Атеро Виртанен - Благородная империя

В битву шли новобранцы; многие из них были лишь чуть старше самого императора, но и среди них на смерть отправлялись тысячи добровольцев. Редкий имперец сейчас не желал броситься в самую гущу сражения, чтобы умереть за державу и семь принципов, о, принципы вновь правили Империей; никто больше не сомневался. Жалость забылась навсегда, страх растворился в ненависти, и утомленные миром вновь истребляли друг друга с той же страстью, что и в прежние времена.

Сайитир напал внезапно, подло воспользовавшись терактом в Хорд Лангоре, что на несколько часов обезглавивил Верховную ставку. Разговоры о дружбе оказались пустым звуком; человечество окончательно показало свое истинное лицо, и любой понимал, что лангориты никогда не простят предательство, худшее из оскорблений.

— Похоже, — согласился шендор Шеркен, — но только отсюда, из вашей ставки.

— Вы были на войне, Шеркен-риву? — спросил монарх, не отрывая взгляда от экранов.

— Один раз, в Секкине, — сказал Терну, — рядовым в битве за Норо Сардент.

— Вам понравилось? — Мурин посмотрел на лейвора серьезно, словно обдумывал, не отправиться ли ему самому на фронт.

— Разве генерал не..?

— Отец никому не рассказывал, — сообщил Ниммур; он стоял, придерживаясь за руку железного Синвера, слева от трона, и тоже с интересом всматривался в карту, внимательно следил за движением войск, словно пытаясь предугадать, как будет вести партию Верховная ставка, и то улыбался, когда его догадки подтверждались, то мрачнел.

— Да, — ответил Мурин, — он много говорил о стратегии, о тактике, но ни слова не сказал о настоящих битвах. Почему, Шеркен-риву?

— В битвах много славы, но мало радости, — сказал Терну. — Попав на поле боя, лучше там и остаться, потому что воспоминания остаются надолго и приносят только горе. Генерал, aideris khestet, наверняка сожалел, что пережил Секкин… Я-то уж точно.

— Он говорил, что быть мертвым лучше, чем живым, — подтвердил Ниммур. — Мертвые отдыхают в Озере.

— Холодное озеро… — задумчиво произнес Мурин. — Интересно, существует оно?.. И все-таки, Шеркен-риву, расскажите мне.

— В этом нет ничего интересного, — хранитель престола покачал головой, — совсем ничего, тем более для вас. Вы слишком молоды.

— Хороший правитель должен знать все, — настаивал император, — иначе что я за керген, если не понимаю своих подданных? Я прочитал «Анналы», там написано, что Синвер сам участвовал во всех сражениях, чтобы полюбить войну. Он никогда не проигрывал. Я тоже так хочу.

— Победы не в этом, — сказал Терну, подняв взгляд к статуе; основатель Империи сейчас словно внимательно слушал каждое его слово, и хотя тело его давно умерло, он был живее всех живых. «Правду говорят об именах, — подумал Шеркен. — Это и есть настоящее бессмертие».

— Я не стану рассказывать вам о том, что творится во время боев; это волнует лишь солдат и низких духом, а вы, как керген Лангорской империи, должны мыслить шире и видеть все сквозь призму истории, потому что для того, чтобы двигать фигуры, нужно смотреть на поле сверху. Император Хинрейв, aideris khestet, как-то сказал мне, что войны ведутся ради мира; звучит правдоподобно, но это было самым страшным из его заблуждений. Войны нужны ради войн.

— Интересно, — кивнул Мурин.

— Такова воля Звезд. Будущее непредсказуемо, но даже у судьбы есть закономерности; все рано или поздно возвращается на круги своя, это неизбежно. Поэтому, если вы хотите стать великим правителем, вам придется следовать закону бога смерти и забыть слово «мир».

— По-моему, несправедливо, что мы должны соблюдать законы какого-то там бога, — поморщился император. — Мы же лангориты, мы покорим Звезды и две луны…

— Будем верить, рано или поздно его свергнут, — улыбнулся Терну, — и тогда мы все станем бессмертными. Благородная раса не признает полумер, вы же заметили, керген? Имена на стенах с одной стороны и грезы о вечной смерти…

— Все противоречит, — тихо сказал Ниммур.

— Или, быть может, так только кажется, — ответил Шеркен. — Жажда всегда побеждать, нет, всегда получать желаемое, вот главный источник всего подлинно лангорского. Покой и слава… Все это вытекает, пожалуй, из избытка гордости.

— Как все сложно, — вздохнул Мурин. — Вечное недовольство…

— Бремя лангорита, — произнес Аффери-младший.

— Да, — грустно согласился Терну. — Бремя лангорита.

— Еще, — потребовал Фуркум заплетающимся языком; бармен недоуменно посмотрел на него, но все же плеснул в бокал еще немного темно-красного, как имперский флаг, вина. Тикку одним глотком осушил его и молча подвинул к бармену вместе с купюрой в двадцать стилфангов.

— Мне кажется, вы немного перебрали, — пробормотал тот. — Вы уверены, что вам нужно столько пить?

— У меня праздник, мне можно, — тихо засмеялся бизнесмен.

Он поднял бокал, выплеснул вино себе в рот и сразу же попросил еще. Напиток отравлял тело, но давал удивительную, непонятную ясность ума; уже две недели кряду Фуркум размышлял о жизни, истории и своей в ней роли в обществе одного лишь скучающего бармена и нескольких молчаливых завсегдатаев, которые, как и он, сидели целыми днями за столиками, не разговаривая и почти не шевелясь.

Бармен не узнал его; свалявшаяся мокрая шерсть, торчащая во все стороны, красные от бессонницы глаза и порваный костюм, кое-где испачканый в крови — тилур Мурдикин, любимец света, превратился с виду в нищего бродягу.

Фуркум был здесь уже очень, очень долго. Он приходил в бар каждый день с утра и просиживал там до поздней ночи, опустошая бокал за бокалом и запивая вином таблетки; руки дрожали, голова кружилась, но Мурдикин не мог остановиться. Его здоровье, и без того подкошенное избытком переживаний, стало еще хуже, но хмель делал болезнь приятной.

Заведение стояло у трассы из Хорд Лангора в Верниг Кордейн, но посетителей было мало, и Мурдикин видел в основном одни и те же лица: рабочие, измазанные в масле механики, отставные военные — простые лангориты, которых он, Вуркулур, обрек на вечную войну. На экране над барной стойкой шли новости с редкими перерывами на нимаругин, фехтование и передачи о военнной технике; по утрам, знал Фуркум, по телевизору читает проповеди сам Сейзель Кинагост, верховный жрец вакартинури.

Тикку потянулся за бокалом, но его мягко остановила рука в перчатке. Терну. Он был одет неприметно, как обычный горожанин, и явно старался не привлекать излишнего внимания; его выдавал только красный шарф. Мурдикин сделал кривоватое тисури, Шеркен ответил тем же и сел рядом за стойку. Бармен вопрошающе посмотрел на него, но тоже не узнал; Терну был сейчас похож на себя не больше, чем Фуркум.

— Зачем тебе столько? — спросил лейвор.