Дэн Браун - Инферно [litres]

Лэнгдон вспомнил маленькую полутемную палату. Он тогда плохо соображал, да и зрение оставляло желать лучшего, но он точно помнил, что первым человеком, которого он увидел, когда очнулся, был бледный пожилой доктор с кустистыми бровями и косматой бородой, говоривший только по-итальянски.

– Нет, – произнес Лэнгдон. – Первым, кого я увидел, когда очнулся, был доктор Маркони…

– Scusi, professore. Ma non si ricorda di me? Sono il dottor Marconi [42] Извините, профессор. Вы меня не помните? Я доктор Маркони ( ит. ). , – произнес Феррис на безупречном итальянском и по-стариковски сгорбился, разглаживая воображаемые брови и седеющую бороду.

У Лэнгдона отвисла челюсть.

– Доктором Маркони… были вы?

– Поэтому глаза и показались вам знакомыми. Я никогда не носил накладных бровей и бороды и, к сожалению, слишком поздно узнал, что у меня жуткая аллергия на латексный театральный клей, от которого кожа воспалилась и жутко чесалась. Понятно, что мой вид поверг вас в ужас… поскольку все ваши мысли были заняты чумой.

Лэнгдону оставалось только изумляться – он отлично помнил, как доктор Маркони непрестанно чесал себе бороду, а после выстрела Вайенты упал на больничный пол и на груди у него расплылось пятно крови.

– В довершение всех бед, – продолжил Феррис, показывая на забинтованную грудь, – в самый разгар операции у меня сдвинулся пиропатрон, и вернуть его на место возможности уже не было. В результате он взорвался под углом, сломал мне ребро, и образовался большой кровоподтек. Мне было трудно дышать весь день.

А я-то думал, что это чума.

Феррис глубоко вдохнул и поморщился.

– Думаю, что мне лучше сейчас вернуться на место и посидеть. – Он направился в глубь салона и вдруг обернулся. – Похоже, к вам новый посетитель.

Лэнгдон увидел, что к нему быстро шла Сински – ее длинные серебристые волосы развевались на ходу.

– Профессор, вот вы где!

Глава ВОЗ выглядела усталой, но в ее глазах светилась надежда. Ей что-то удалось выяснить.

– Прошу прощения, что покинула вас, – сказала она, подходя, – но нам нужно было уладить некоторые детали и кое-что выяснить. – Она показала на открытую дверь в кабину пилотов. – Решили посмотреть на солнечный свет?

Лэнгдон пожал плечами.

– Вашему самолету не хватает иллюминаторов.

Элизабет сочувственно улыбнулась.

– Кстати, о свете. Надеюсь, Ректору удалось пролить свет на кое-какие события, случившиеся с вами?

– Да, но ничего приятного я от него не услышал.

– И я тоже, – согласилась Сински и оглянулась. Убедившись, что их никто не слышит, она зашептала: – Поверьте, для него и его организации последствия будут самыми серьезными. Я об этом позабочусь. Однако сейчас всем нам надо сосредоточиться, чтобы обнаружить контейнер до того, как он растворится и инфекция попадет в воду.

Или до него доберется Сиенна и ускорит процесс.

– Я хотела поговорить с вами о месте, в котором находится могила Дандоло.

Лэнгдон постоянно возвращался в мыслях к этому потрясающему зданию, как только выяснилось, что именно оно является целью их поисков. «Мусейон в убранстве злата мудрости святой».

– Я только что узнала нечто крайне важное, – сказала Сински. – Мы разговаривали по телефону с местным историком, который, разумеется, понятия не имеет, почему мы интересуемся гробницей Дандоло. Знаете, каков был его ответ, когда я спросила, что находится под гробницей? – Она торжествующе улыбнулась. – Вода.

Лэнгдон удивился.

– В самом деле?

– Да, насколько я поняла, нижние уровни здания затоплены. За столетия грунтовые воды под зданием поднялись и затопили как минимум два его этажа. По словам историка, там полно воздушных карманов и полузатопленных залов.

Бог мой! Лэнгдон представил пещеру из ролика Зобриста, залитую странным светом, и едва заметные вертикальные тени столбов на покрытых мхом влажных стенах.

– Это затопленный зал.

– Именно.

– Но… как туда мог попасть Зобрист?

Глаза Сински блеснули.

– А вот это самое поразительное. Вы не поверите, что нам удалось узнать.

В этот самый момент из аэропорта Джованни Ничелли на узком островке Лидо в миле от венецианского берега взмыл в темнеющее сумеречное небо легкий двухмоторный самолет «Сессна сайтейшн мустанг».

Его владельца, знаменитого модельера Джорджо Венчи, на борту не было, но он приказал пилотам доставить молодую привлекательную женщину туда, куда она скажет.

На древнюю столицу Византии опустилась ночь.

На берегах Мраморного моря зажглись огни, высвечивая на фоне темного неба сияющие мечети и стройные минареты. Наступил час вечерней молитвы акшам, и по всему городу из громкоговорителей неслись протяжные голоса муэдзинов, призывавших к намазу.

Ля иляха илля Ллах!

Нет Бога, кроме Аллаха!

Правоверные поспешили в мечети, а город продолжал жить своей обычной жизнью: шумные студенты пили пиво, бизнесмены заключали сделки, торговцы громко расхваливали специи и ковры, а туристы завороженно на все это дивились.

Это был поистине город контрастов – религии и светскости, древности и современности, Запада и Востока. Расположенный на границе между Европой и Азией, этот вечный город служил настоящим мостом между миром Старого Света… и еще более древним миром.

Стамбул.

Больше не являясь столицей Турции, он на протяжении столетий оставался центром трех великих империй – Византийской, Римской и Османской. Не случайно Стамбул славится уникальностью разнообразия своих исторических памятников. Дворец Топкапы, Голубая мечеть, Семибашенный замок и множество других исторических мест окружены легендами о славных битвах, победах и поражениях.

Когда «С-130» заходил на посадку в стамбульском аэропорту имени Ататюрка, в ночном небе над городской суетой собирались грозовые тучи. Роберт Лэнгдон сидел в кабине пилотов на откидном месте позади летчиков и радовался возможности провести остаток полета, глядя на мир через стекло.

Немного поев и поспав около часа в хвостовой части самолета, он сумел наконец отдохнуть и теперь чувствовал прилив бодрости.

Справа он видел огни Стамбула – изогнутого в форме рога полуострова, уходящего в темноту Мраморного моря. Здесь располагалась его европейская часть, отделенная от азиатской темной и извилистой лентой.

Пролив Босфор.

Сверху Босфор походил на широкую открытую рану, которая рассекала Стамбул надвое. Но Лэнгдон знал, что пролив был источником жизненной силы для торговли. Он не только дарил городу две береговые линии вместо привычной одной, но и обеспечивал проход из Средиземного моря в Черное, превращая Стамбул в пограничную станцию между двумя мирами.