Дэн Браун - Инферно [litres]

– Профессор Лэнгдон! – послышался мужской голос, когда они подошли ближе.

Из-под восьмиугольной, увенчанной куполом крыши фонтана выступил худощавый улыбающийся турок в очках и сером костюме. У него были редеющие волосы, и он взволнованно размахивал руками, буквально брызжа энтузиазмом.

– Профессор, сюда!

Лэнгдон со спутниками поспешили к нему.

– Здравствуйте, меня зовут Мирсат, – сказал он по-английски с акцентом. – Это огромная честь для меня.

– Ну что вы, это для нас большая честь, – ответил Лэнгдон, пожимая ему руку. – Спасибо, что согласились оказать нам гостеприимство в таком экстренном порядке.

– Да, да!

– А я – Элизабет Сински, – представилась доктор Сински, пожимая ему руку и показывая на Брюдера. – А это – Кристоф Брюдер. Мы помогаем профессору Лэнгдону. Мне очень жаль, что наш вылет задержали. И мы очень признательны за ваше понимание и помощь.

– Пожалуйста! Это сущие пустяки! – горячо заверил Мирсат. – Я готов все показать профессору Лэнгдону в любое время! Его небольшая книга «Христианские символы в мусульманском мире» пользуется особой популярностью в нашем сувенирном магазине.

В самом деле? – подумал Лэнгдон. Теперь мне известно по крайней мере одно место, где она продается.

– Пройдемте? – предложил Мирсат, жестом показав, куда идти.

Группа поспешила через небольшое открытое пространство и, миновав вход для туристов, оказалась перед массивными бронзовыми дверьми, утопленными в трех глубоких арках.

Там их ждали два вооруженных охранника. Завидев Мирсата, они отперли двери и открыли одну из них.

– Sağ olun, – произнес Мирсат одну из немногих фраз, которые были знакомы Лэнгдону. Это было особенно вежливое выражение благодарности. Посетители прошли внутрь, и дверь за ними закрылась с громким стуком, который отозвался в каменном зале гулким эхом.

Они очутились в нартексе Айя-Софии – узком притворе, типичном для христианских храмов пространстве, которое предназначалось для лиц, не имевших права входить внутрь главного помещения для молящихся.

Духовный крепостной ров , по образному выражению Лэнгдона.

Группа прошла к другим дверям, и Мирсат открыл их. Однако за ними оказался не наос, главное помещение храма, как ожидал Лэнгдон, а другой притвор, немного больше первого.

Эзонартекс – внутренний притвор , сообразил Лэнгдон, вспомнив, что в Айя-Софии имелось два уровня защиты от окружающего мира.

Будто готовя посетителя к тому, что ждет его впереди, эзонартекс был украшен значительно богаче внешнего притвора, экзонартекса, – его полированные стены отражали свет изысканных люстр. На противоположной стене наполненного покоем пространства имелись четыре двери, а над ними располагалась великолепная мозаика, на которой Лэнгдон невольно задержал восхищенный взгляд.

Мирсат подошел к самой большой двери – внушительному входу, обшитому бронзовыми пластинами.

– Императорские ворота, – восторженно прошептал он. – В византийские времена проходить через них имел право только император. Обычно туристов через них не пускают, но сегодня особый случай.

Он уже потянулся к ручке двери, но вдруг остановился.

– Прежде чем мы войдем, – шепотом обратился он к своим спутникам, – позвольте узнать, есть ли что-нибудь конкретное, что бы вы хотели увидеть?

Лэнгдон, Сински и Брюдер переглянулись.

– Да, – ответил профессор. – Безусловно, тут очень много интересного, но, если можно, мы бы хотели начать с захоронения Энрико Дандоло.

Мирсат непонимающе дернул головой.

– Простите? Вы хотите посмотреть… могилу Энрико Дандоло?

– Именно так.

Мирсат выглядел обескураженным.

– Но сэр… Захоронение Дандоло очень скромное. И там нет никаких символов. Не самое интересное.

– Я понимаю, – вежливо согласился Лэнгдон. – И все же мы были бы очень признательны, если вы нас туда проводите.

Мирсат долго смотрел на Лэнгдона, а потом перевел взгляд на мозаику девятого века над дверью, которой тот только что любовался. На ней был изображен Спас Вседержитель – иконописный образ Христа с Новым Заветом в левой руке и благословляющего правой.

Затем, будто на него снизошло озарение, уголки губ Мирсата растянулись в понимающей улыбке, и он шутливо погрозил пальцем.

– Да вы настоящий хитрец! Понимаю!

Лэнгдон опешил.

– Прошу прощения?

– Не волнуйтесь, профессор, – заговорщицки зашептал Мирсат. – Я никому не скажу, что вы здесь были.

Сински и Брюдер озадаченно посмотрели на Лэнгдона.

Тому оставалось лишь недоуменно пожать плечами, а Мирсат тем временем распахнул дверь и пропустил всех внутрь.

Айя-Софию иногда называют Восьмым чудом света, и Лэнгдон, оказавшись внутри собора, был вполне с этим согласен. Переступив порог огромного наоса, он в который раз убедился, что одного взгляда достаточно, чтобы ошеломить грандиозностью этого сооружения любого посетителя. На его фоне знаменитые соборы Европы казались просто карликами. Лэнгдон знал, что поражающие воображение размеры храма являлись отчасти иллюзией, удивительным эффектом византийской планировки, в которой наос занимал всю внутреннюю часть храма, в то время как в более поздние времена при строительстве соборов предпочтение отдавалось крестообразной планировке.

А ведь это здание на семьсот лет старше, чем Нотр-Дам , подумал Лэнгдон.

Немного освоившись в огромном зале, Лэнгдон поднял взгляд к венчавшему четырехугольное средокрестие плоскому золотому куполу, вершина которого отстояла от пола на сто пятьдесят с лишним футов. Купол состоял из сорока радиальных арок, чьи ребра при взгляде снизу казались расходящимися лучами солнца, а в нижней части купола шла круговая аркада из сорока арочных окон. В дневное время свет, проникавший через эти окна, многократно отражали стеклянные вкрапления в золотые пластинки, которыми купол был украшен изнутри, отчего создавалось ощущение сплошного светового пояса – того самого «мистического света», похвастаться которым могла только Айя-София.

Лэнгдон считал, что из всех живописцев лишь Джону Сингеру Сардженту удалось передать все золотое великолепие внутреннего убранства собора. Не случайно, создавая свое знаменитое полотно «Айя-София», художник ограничил палитру оттенками только одной краски. Золотой.

Сверкающий золотом купол часто называли «сводом самих небес». Его поддерживали четыре сферических треугольника – паруса, которые, в свою очередь, опирались на полукружия и тимпаны. Эти опоры покоились на отдельном ярусе из полусфер и аркад меньших размеров, отчего создавался эффект каскада архитектурных форм, нисходящих с небес на землю.