Татьяна Филатова - Пансион благородных девиц [litres самиздат]

– Я не думаю, – начал он, – что в людях, которые лежат многие годы в коме, еще присутствует их душа. Да, формально они – живы, но лишены сознания и эмоций. Потому я считаю, что без души тело не сможет просуществовать и дня. Искусственное продление существования физического тела не удержит в нем его душу.

– А что, если будет возможность хранить душу на расстоянии от тела, при этом жить, как ни в чем не бывало? – не унималась Кларисса.

– Это и есть идея книги о Дориане Грее, – ответил Генри, – именно потому она относится к жанру фантастики.

– Но и мистики, – подметила Кларисса. – И, если же фантастике нет места в образованном обществе, то мистика присутствует в нашей жизни достаточно часто. И это научно доказано.

– Вернусь к началу, – улыбнулся Генри, – я очень сильно сомневаюсь в том, что мой портрет будет обладать мистическими свойствами. Кларисса, я хотел спросить кое-что по поводу вчерашнего нашего похода на ваше семейное кладбище…

– Не пристало за едой обсуждать мертвых, – резко ответила женщина. – Виктория, благодарю за завтрак. Генри, я буду через час ждать тебя в библиотеке.

Генри немного опешил, но в глубине души он уже знал, что никто не станет ему объяснять не состыковку в датах, которую он заметил вчера. Причины могло быть две: либо это ошибка прошлых лет, либо же Кларисса и Оливия были с ним нечестны. Но зачем им врать о датах жизни людей, которых давно нет в живых?

Оливия молча доела свой завтрак, выпила кофе, поцеловала Генри в щеку и пошла в свою комнату.

– Я буду читать, – сказала она, – не буду вам мешать.

Генри любил писать. Картины, в частности портреты, всегда были его страстью. Каждый творческий человек болеет определенным видом неизлечимой болезни, от которой он получает в равной степени как удовольствие, так и вспышки гнева и депрессии. Для Генри это было художество, для Оскара Уайльда – создание миров, такого, как мир Дориана Грея, чтобы любой человек, которому мало мира реального, мог окунуться в мир фантазии и искусства.

Кларисса была права: краски и холст действительно были профессиональными. Казалось, все было куплено специально к его приезду. Генри, в ожидании Клариссы, раскладывал все так, как ему было удобно. В библиотеке кроме него никого больше не было. Тишину нарушал лишь шорох от тюбиков краски, которые Генри сортировал на свой лад. Вдруг за его спиной раздался хлопок, который вынудил парня подскочить на месте. Он тут же снова опустил взгляд вниз, пытаясь разглядеть свою обувь и в очередной раз удостовериться, что на ней нет мозгов директора агентства, в котором Генри работает. Мозгов не было. Всего лишь упала книга.

Генри отложил тюбики и медленно пошел в ту сторону, в которой упала книга. Это было старое издание, как и большинство изданий в этой, несомненно, очень дорогой библиотеке. Обложка была выполнена из кожи и окрашена в красный цвет. Генри оглянулся по сторонам: никого. Отчего же книга выпала? «Этот дом может все…» – вспомнил он слова Клариссы.

Генри присел на корточки перед открытой книгой, что лежала на полу у высокого стеллажа. Он прочитал начало страницы:

«Я был не один… Комната была та же, нисколько не изменившаяся с тех пор, как я в нее вошел. Я мог различить благодаря лунному свету свои собственные следы, которые разрушили сеть накопившейся на полу паутины. В лунном свете против меня находились три молодые женщины; судя по одеждам и манерам это были леди. Я думаю, что видел их сквозь сон, так как несмотря на то, что свет луны находился позади них, от них не было никакой тени на полу. Они подошли ко мне вплотную и, посмотрев на меня, начали затем шептаться между собой. Две из них были брюнетками, с тонкими орлиными носами как у графа, с большими темными проницательными глазами, казавшимися совершенно красными при бледно-желтом свете луны. Третья леди была белокура – самая светлая блондинка, какая только может существовать, с вьющимися, густыми золотистыми волосами и с глазами цвета бледного сапфира. Мне казалось, что я знаю это лицо, что я во сне его когда-то видел, но никак не мог вспомнить, где и когда именно».

Генри взял книжку в руки, закрыл ее, но палец остался на открывшейся после падения странице.

– Надо же! – ухмыльнулся он, прочитав название книги и имя ее автора.

– Что тебя так удивило? – неожиданно раздался голос Клариссы. Генри в очередной раз вздрогнул, отчего ему стало немного стыдно, глаза невольно, но очень быстро оценили размер тени, которая исходила от женщины. «Тень была!» – моментально среагировал мозг, переваривая только что поступившую в него информацию из книги в красной кожаной обложке.

– Знаменитый «Дракула», – сказал он и замер, все внимательнее рассматривая Клариссу, что подходила к нему. На ней было надето длинное черное бархатное платье, а волосы были подобраны в золотистую сетку.

– Это же точная копия…

– Нет, мой дорогой, – перебила его Кларисса, – это оригинал. Это то самое платье Абигейл Дункан, в котором она запечатлена своим зятем на портрете в галерее.

– Оно прекрасно, – сказал Генри.

– Спасибо, я знаю, – кокетливо улыбнулась женщина и вынула из рук парня книгу, стараясь не потерять то место, где был его палец. Она бегло пробежалась глазами по тексту и улыбнулась.

– Бедный Джонатан, – сказала она, – он так и не смог оценить любовь тех женщин… Я думала, ты уже нашел себе книгу для чтения.

– Это прозвучит странно, – сказал Генри, – но она сама упала и раскрылась именно на этом месте.

– Джонатан решил так донести до тебя историю своей судьбы, – улыбнулась Кларисса, возвращая Генри уже закрытую книжку. – Будь добр, поставь ее на место. И будем приступать.

Он работал три часа без перерыва. Начало всегда дается не просто: ошибка, допущенная на первом этапе, может негативно повлиять на всю работу. Кларисса была, как показалось Генри, опытной натурщицей: она умело держала позу, долгое время спокойно выдерживала спину идеально ровной, взгляд был неизменно устремлен на художника. Этот взгляд… Генри был рад тому, что, как будущий автор портрета Клариссы, открыто может часами наблюдать за ее взглядом. Нет, он не соблазнял его, хотя, определенно, был достаточно горячим. Любой другой мужчина несомненно бы увлекся этими голубыми глазами, но не Генри. Взгляд Клариссы его интересовал исключительно с творческой стороны: ее глаза будет непросто изобразить так, чтобы передать на холсте их истинную глубину. Но в том и азарт художника: браться за тяжелую работу, вкладывать в нее свою душу, нервничать из-за напряженных моментов и бороться с желанием все зачеркнуть к чертовой матери. В итоге рождается прекрасное творение: в болях и муках, как любое дитя, затмевая все мучения радостью от своего появления на свет.