Татьяна Филатова - Пансион благородных девиц [litres самиздат]

– Ты веришь в потустороннее? – недоверчиво переспросил Генри.

– А ты разве нет? Ты потерял мать, как и я. Все мы кого-то теряем. Когда умирает близкий человек, тебе приходится верить в потусторонний мир, чтобы жить с мыслью, что тот, кто тебе был дорог, всегда рядом, даже если ты его не видишь. Поэтому, да, Генри, я верю в потустороннее.

– Ответь мне тогда еще на один вопрос, – сказал Генри, – та Оливия… другая, на портрете… Когда она жила?

– Точно не скажу, – ответила девушка, – в двадцатых, может быть в тридцатых годах… Может раньше. Могу узнать точно, если хочешь, только зачем тебе?

– Любопытство, – улыбнулся он. – Ты наверх? Отдыхай. А я пока проверю, как портрет…

– А что с ним может произойти? – спросила Оливия.

– Как раз с ним, я уверен, ничего…

В библиотеке было темно. Генри одернул тяжелые бардовые шторы, чтобы впустить хоть немного солнечного света, отчаянно пробивающегося сквозь тучи, что нависли над домом и всем лесом.

На столике лежала книга, которую несколько дней назад начал читать Генри. Он открыл ее на месте, где лежала закладка, и прочел:

«С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были для меня воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником как дивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь, – и я уже ревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя счастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не было рядом, вы незримо присутствовали в моем воображении, когда я творил».

Генри закрыл книгу, оставив в ней билет, снова положил ее на стол. Он задумался. То же самое он чувствовал по отношению к Оливии. «Вот именно: чувствовал», – пробормотал он. Сейчас чувства были совсем иными, потому что и Оливия, и сам Генри уже сильно отличались от той пары, какой они были до приезда в этот дом, до того, как они сели в поезд, билет на которой теперь лежал в романе Оскара Уайльда.

Генри подошел к портрету, снял покрывало. Кларисса смотрела на него с полотна своим живым взглядом.

– Это я схожу с ума, или все-таки в твоем маленьком мире завелась нечисть? – спросил Генри у портрета.

Раздался смех. Детский смех, он был в этом уверен.

– О нет, только не это, – как-то устало и равнодушно произнес он. – Что на этот раз? – спросил он, оборачиваясь и оглядываясь по сторонам. – Кто теперь меня навестит?

– Генри… – услышал снова он.

Тот же голос, который нельзя было отнести ни к мужскому, ни к женскому, он слышал часом ранее на чердаке.

– Генри… – зов повторился.

Генри подошел к стене, на которой висела картина, изображающая этот дом. Он всмотрелся в нарисованную фигуру в окне. Голос позвал в третий раз. Генри готов был поклясться, что звали его из картины. Он не сразу подумал о том, что голос может идти не из полотна, а из стены, на которой оно висело.

Из вентиляционной решетки снова показались длинные пальцы.

– Что вам от меня нужно? – негромко спросил Генри теперь у картины, напротив которой стоял. – Мне не нужен этот дом, я ничего у вас не отберу. Оставьте меня в покое.

Смех повторился, но теперь это уже был не детский смех, а женский: грубый, властный, злобный…

В этот момент едва уловимое движение около ног Генри привлекло его взгляд, и он с криком отпрыгнул от стены назад: неестественно длинные десять иссохших пальцев с длинными ногтями, что вытянулись из вентиляционной решетки, лишь слегка успели коснуться его ног. Прежде чем они исчезли, Генри успел заметить, что на одном из длинных пальцев был надет перстень с большим красным камнем.

– Твою мать! – закричал он. – Да что за чертовщина здесь творится?!

Именно в это мгновение над ним включились все лампочки в огромной хрустальной люстре, которые, по всей видимости, от резкого скачка напряжения, тут же принялись взрываться, от чего мелкие стеклянные осколки стали разлетаться по всей библиотеке. Генри, ухватившись руками за голову, согнулся и стал пробираться к выходу, не глядя вперед. К звуку падающего на пол и столы битого стекла добавилось шуршание платья. Он уже знал этот звук. Открывая дверь библиотеки, он на мгновение обернулся и увидел стоявшую прямо под люстрой с лопающимися многочисленными лампочками ее. Генри не сомневался: это была Абигейл. Она стояла с идеально ровной спиной, руки были сложены немного ниже уровня талии, волосы были собраны в красивую высокую прическу. Ее бледные губы растянулись в улыбке, а на пальце сиял красный камень в золотом перстне.

Генри закрыл за собой дверь.

– Мы уезжаем, – сказал он Оливии, доставая из-под кровати свою сумку.

– Это еще почему? – спросила девушка, отложив в сторону книжку.

– Мне здесь не рады. Мне уже не раз давали это понять.

– И кто же?

– Не знаю, – Генри искал по комнате свои вещи, – а если скажу, то, несмотря на то, что ты мне говорила о своем отношении к потустороннему, ты меня на смех выставишь. Или решишь, что я все-таки спятил. Пускай я спятил. Но мое безумие проявляется только здесь. Мне надо уехать.

– Я никуда не поеду, – сказала Оливия, громко захлопнув книжку, – и ты тоже.

– Свет уже появился, – сказал Генри, – соответственно, проблема была не серьезной. Кларисса повезет обратно того небритого специалиста, верно? Значит, она сможет отвезти и нас.

– Но уже поздно, поезд будет только завтра, – возразила Оливия.

– Наплевать, подождем на станции. Даже на той заброшенной станции мне будет комфортнее, чем здесь.

– Нет, – отрезала девушка. – Завтра ты допишешь портрет Клариссы. После этого можно уходить.

– Сдался тебе этот портрет?! – закричал Генри.

– Не кричи на меня, – Оливия поднялась с кровати. – Не повышай на меня голос.

– Прости, – тихо сказал он, – но я на взводе. Я и думать не хочу о том, что мне придется провести здесь еще одну или две ночи.

– А ты не думай, – улыбнулась Оливия. – Хочешь, мы прогуляемся?

– Я хочу прогуляться в парке у нашего дома, – сказал Генри. – Здесь мне омерзителен каждый угол, каждый дюйм этой земли!

Оливия снова села на кровать, явно обидевшись на слова Генри. Однако он не стал тут же падать перед ней на колени и просить прощения за свои слова, как сделал бы это еще неделю назад.

– Меня преследуют мертвецы, – сказал он. – Да, Оливия, мертвецы. Я не знаю, почему, но я постоянно их вижу. И, поверь, они не желают мне добра.

– Они разговаривают с тобой? – тихо спросила девушка, глядя в пол.

– Что? – удивился Генри.

– Они, – повторила Оливия, – эти мертвецы – они разговаривают с тобой?

– То есть тебя не волнует сам факт, что я их вижу, тебя волнует, не болтаю ли я за чаем с покойниками?

Оливия в ответ лишь уставилась на Генри.