Сесиль Монблазе - У коленей Ананке

Эмма зло усмехнулась и еще раз посмотрела на Раду:

– А ведь ребенок любил вас…

– Да, но ему никогда не стать девочкой. Я готова взять диплом педагога на переобучении, чтобы он наконец-то это осознал.

– Может быть, это тебе стоит осознать, что женщина – это не обязательно фертильность? – подходя к ней, сказал толстый Павел.

Сонечка уронила мармеладинку к ногам Дмитрия. Это был странного вида разноцветный червяк, уползающий внутрь яблока и похотливо усмехающийся треугольным зубастым ртом. Дмитрий посмотрел на него и перестал плакать.

Так он и рос, а сверху на него смотрели боги. Попо обзавелась подзорной трубой, заплатив Хромому за доставку особо ценной пряжей, и долгими вечерами сидела с матерью, пытаясь высмотреть на Низу следы какого-то, хотя бы отдаленного воспоминания в ее возлюбленной душе об увиденном в прошлой жизни, но тщетно. «Ты был очаровательным молодым аристократом, помнишь? Лунный день, ты читаешь Гомера, возле тебя стоит свеча, которая капает на подсвечник свои тяжелые восковые слезы. Ты закрываешь глаза, наблюдая из-под длинных ресниц за шарахнувшейся в сторону тенью. Это была никто иная, как я, ты призвал меня, хотя наш день длится не так быстро, как ваш. Мы можем иногда, когда Никта позволяет нам, смотреть сквозь ее прозрачные одеяния на одну из крапинок и видеть ваш Низ, но есть и другие. А знаешь, как сложно увидеть в этой крапинке из миллионов других на фиолетовом платье светящуюся точку твоей жизни? И как бы я хотела к ней припасть, положить ее в закладки на своем сердце, но мать-Ночь не дает. Тогда мне удалось разглядеть тебя, потому что ты позвал меня, назвав по имени. И чем тебе, не знавшему язык богов, не понравилось имя Лахесис? Все говорят, что у средней сестры самое красивое имя. Нет, тебя захватил тот факт, что «Атропос» похоже на «антропос», человек, и ты, кажется, тогда был влюблен в некую англичанку, которую звали леди Мойра – помнишь? Ты как-то пил вино из ее туфельки на ее свадьбе с твоим другом. Какой она тогда была? Такой же, как я тогда, когда слетела к тебе на землю. Мне пришлось принять облик смертной первый раз за свою жизнь. Помню, как Клото, смеясь в кулак, натягивала на меня корсет и, упираясь в престол нашей матери Ананке, тянула его завязки, пытаясь сотворить мне из благородной широкой греческой талии узкую французоватую», – тихо шептала Попо, сидя на коленях и матери, и поигрывая ножницами с серебряным гвоздем посередине, недавно произведенными в мастерской Хромого.

– Ты его по-прежнему помнишь? – спрашивала переодетая в новый красный хитон Ананке.

– Oui, maman, как же иначе? Он был так прекрасен, когда вспомнил меня. Обычно при чтении Гомера все хотят видеть розовоперстую Эос…

– …Но Эос никогда не приходит, – уточняла мать.

– Именно, она до сих пор помнит своего египетского любовника, который так чудесно поет по утрам.

– А я помню твоего отца, – вздыхала Ананке.

– А кого вспоминает Клото, когда остается одна?

Он сидел, выкидывая руку прямо, показывая тем самым «бумагу» в ответ на «камень» Сонечки и выигрывал у нее одного червячка за другим.

– Как ты думаешь, она придет? Ну, когда меня настанет время сажать на коня, – спросил Дмитрий, откусывая мармеладине голову.

– Нет, зачем ей? Я знаю все расписание, – покачала головой Сонечка.

– Откуда оно у тебя?

– Так, кой-где нашла, – уклончиво ответила девочка. – Да ты выигрывай.

– Это нечестно, мармеладины твои, – вздохнул Дмитрий.

– А ты девочка, это честно. Мне сказали, что ты самая необычная девочка из всех прочих. А я смотрю на тебя и не понимаю.

– Ты видела меня когда-нибудь голым? – спросил Дмитрий и выкинул «ножницы» на Сонечкин «камень». От неожиданности его проигрыша она растерялась и подавилась червяком.

Они сидели посреди большой общей комнаты для игр одни. Как странно оказалось, но из всех прочих детей только они и были погодками. Существовали еще дети помладше, но они лежали в общем ясельном зале и изредка орали. А им обоим уже надо было первыми из всех садиться на коней и через некоторое время идти в один из походов. На границе Полиса назревал очередной конфликт иностранных государств, и Дмитрий с Сонечкой часто размышляли, какой именно танк или кабина вертолета им достанется.

– Зачем мне видеть тебя голым? – спросила она и повертела в руках пирамидку.

– Правильно, незачем, но если я девочка, я ведь не должен сильно отличаться от тебя.

– Это она тебе так сказала? – Сонечка уставилась на закрасневшегося Дмитрия.

– Да, а еще она сказала, что мне негоже называть себя Паулетта, – признался он.

Сонечка присвистнула в свободный от зуба промежуток.

– А кто такая Паулетта?

– Ну… – замялся он. – Ко мне недавно приходила одна женщина, с большим-большим ртом, такая темная. Она говорила, что кто-то из нас – ты или я – ее дочь, только вот она не знает, кто. Она смотрела на меня и шептала: «Паулетта, Паулетта», а потом я сказал ей, что я считаюсь мальчиком. Она уставилась на меня и сказала: «Быть того не может». И заплакала. «А кто же тогда моя дочка», – спросила она. Я такой: «Не знаю, может, Сонечка. Она тоже девочка». «А ты говорил, что ты мальчик».

– Ничего не понимаю, – призналась задумавшаяся Сонечка. – Так ты мальчик или девочка? И почему она наша мать? У нас много матерей, даже Рада… ой, прости, я не хотела, нам мать. Говорят, что ее хотят выкинуть и перевести в торговцы за ослушание.

– А не в философы? – спросил Дмитрий. – Торговцы же рядом, а она тогда на меня сильно обозлилась ни за что. Я ее простила, если что.

Сонечка вскинула на него глаза:

– Так ты хочешь быть Паулеттой?

– Почему бы и нет, если я и есть Паулетта?

Сонечка опустила в рот одну из мармеладин и подошла к нему, вытянув голову червяка в сторону его губ:

– Жуй. Ты красивая, Паулетта.

И он послушно проглотил разноцветную червячью голову, соприкоснувшись сладкими устами с розовыми губами Сонечки.

Через некоторое время два ребенка ранним утром подходили к краю дороги, за поворотом которой виднелось низкое деревянное строение, покрашенное тепло-оранжевой краской, напоминавшей оттенок кожи Сонечки. Сквозь деревья на стоящее рядом за оградой здание падали блики, играя в уже успевшей пожухнуть от пыли траве. Рада вела за руку Дмитрия, следом шла Соня с той самой женщиной, какая называла Дмитрия Паулеттой. Никто не знал, что это и было его мать – с того времени она успела стать матерью еще четырех детей, и ее подбородок перестал быть таким острым и выдающимся, фигура приобрела плавные формы, похожие на старинные амфоры, которые приносили в детские сады люди из секции земледельцев. Сейчас им, кстати, надо было прийти к некоторым из них и выбрать себе лошадь. Когда Дмитрий с Сонечкой учили букварь, им пару раз показывали картинки с изображениями лошадей, а потом, после долгих тщательных вопросов, решили включить запись какого-то фильма, где молодая девушка в роскошном кипенно-белом платье с кружевами по подолу и соломенной шляпке перемахивала через изгородь. К сожалению, после одного того прыжка воспитатели забыли выключить вовремя пленку, потому что дальше было не так весело – милая девушка с каштановыми локонами, напоминавшими собой большой завиток гречневой лапши, уже валилась с коня, не забыв предварительно охнуть и отставить руку.