Сесиль Монблазе - У коленей Ананке

Крестьяне улыбались, приветливо махая руками. Мальчик прижал ладонь козырьком к глазам и всматривался в подходящих к нему людей. Его лицо было хмуро и сосредоточено. Он знал, что перед ним высший класс населения после философов, но ведь и в философы не берут сразу, и может, эти дети и являются чадами кого-либо из этих умников, вон какая розовая рубашка у переднего. А какая у него красивая мать, хоть и старовата для такого маленького ребенка. Впрочем, они все блудницы, так говорит ему мать перед сном; когда какую-либо после нескольких лет выслуги или из-за «ошибки» переводят к ним, они не могут толком подоить корову, все механической штукой пользуются, им робот литры молока считает, а уж как они любят мужчин – вон, одна из них, тоже чистенькая, уже которого вдовца на селе сменила, а говорила, что хочет спокойно жить на воле, иметь свое хозяйство и не целовать чужих детей. Мерзкая, нет? Вот и он лично их не любит, пускай эта мелочь в розовом упадет, кстати, она же девчонка, но почему она такая угловатая? А та, что идет следом, вообще ушастая – там все дети порченые, ибо их родителей случают, как коров. От этой мысли мальчик почти расхохотался, но подумал, что он еще сможет вдосталь надсмеяться над этими странными существами.

– Добро пожаловать! – провозгласил отец, отпирая загон. – Несмотря на то, что сейчас люди летают на разных интересных приспособлениях, наши коники никогда не будут лишними!

Мать коротко поклонилась, пряча усмешку. Мать с неприязнью отметила ее еще более мужиковатый вид, чем у любой из стражей. Она была коротко стрижена, как и ее муж, и отличалась от того разве что отсутствием щетины на подбородке и какой-то большей помятостью и несуразностью. «И это знаменитые сельские красавицы! Никогда бы не хотела так выглядеть, да и от свежего молока меня тошнит, приходится ждать, когда после земледельцев приходят торговцы – вот те живут не в пример лучше, а эти… грязные».

Отец потрепал по плечу Дмитрия, наклонился и спросил:

– А кто это тут у нас такой важный?

– Я не важный, у меня нет своих игрушек. Хотя нет, я – важная. Мама зовет меня принцессой, – скромно заявил Дмитрий.

– А, ну хорошо, а это твоя сестренка? – попытался пошутить отец, зная, что всех погодков из стражей принято звать братьями и сестрами, хотя это было, мягко говоря, не так.

– Именно, это Сонечка… Софья, – представил девочку Дмитрий.

Софья величаво сделало книксен, насколько ей позволял длинный свитшот и такие же, как у Дмитрия, кожаные спортивные гетры. Ей больше нравилась краткая форма обращения, которую она как-то раз услышала от Василия, после чего тот закрыл рот и несколько раз повторил «Софья… Софья, тебя зовут Софья, поняла?» «Нет, – сказала лопоухая дочь, – не поняла. Меня зовут еще и Сонечка». «Да, но нам запрещено с вами фамильярничать», – сказал Василий. «А что такое фамильярничать?» – спросила Софья. «Это значит сближаться», – сказал тот. «А я вчера сближалась с Паулеттой после того, как она выиграла у меня мармеладки, воот так, что между нами ничего больше не было, губами к губам, это так вкусно, брать куски мармеладок из чужих губ, нет?» После этого Софье было строго запрещено «сближаться» с кем-либо еще, пока, как ей не объяснила Эмма, ей не будет хотя бы двадцать лет, да и то не с Дмитрием, а с кем-нибудь старше или младше. «А с Василием можно?» «Нет, к тому времени он потеряет возможность иметь детей», – сказала Эмма и чуть сама не ударила Сонечку, пока не настал черед вмешаться Раде с Павлом. После этого случая Сонечка смогла сохранить свое любимое имя.

– Так, понятно… Софья, – произнес с издевкой отец, впрочем, велев себе прекратить, иначе могут быть последствия. – Угодно ли вам совершить прогулку на лошадях? – Он вспомнил, как его учили кланяться, и почти негнущейся шеей изобразил нечто вроде японского глубокого кивка при встрече.

– Угодно, – за всех ответила Рада и подошла к двери загона, из которого на детей пахнуло странным запахом кисловато-сладкой теплоты. – Эй, не пугайтесь, выбирайте себе нового друга!

– Но мой друг не обитает в таком странном детском саду, – произнесла Сонечка и отпрянула, увидев в глубине сена навоз. – А еще он не гадит.

Мать резко обернулась на Сонечку и сдавила рукой ее маленькую ручку.

– Так надо. Видишь Паулетту? Она не боится.

– Но я тоже не боюсь, мама – сказала Сонечка и шагнула к Паулетте, который восторженно смотрел вглубину сарая на фрыкающих там больших зверей.

– Они похожи на Левиафана, я читал о нем в книжке. Красивое название, правда? Я могу подойти к ним? – поинтересовался он у крестьянина, озадаченно смотревшего на путающегося в глаголах мальчика-девочку.

– Да, конечно, к кому тебя подвести?

– Мне нравится рыжая, – всмотревшись в темноту, провозгласил Дмитрий и шагнул за порог, отняв руку у Рады и подойдя к ограде стойла.

– Это называется гнедая. Это жеребец, его зовут Гнедко. Вряд ли тебе разрешат на него сесть, – произнес земледелец и обернулся на мать Паулетты. – Вы позволите?

Она пожала плечами и произнесла:

– Поинтересуйтесь у Рады, она тут старшая.

– Да, но вы… – произнес крестьянин и осекся, поняв, что хотел сказать «похожи», и озадаченно погладил свой щетинистый подбородок. Его сын тем временем все более настороженно смотрел на Паулетту. – В общем, госпожа Рада, дозволите ли вы, чтобы вот этот ребенок сел на жеребца или поедете на нем сами?

Рада подошла к Дмитрию и положила руку ему на плечо, пытаясь и остановить, и успокоить его.

– Его зовут Паулетта, и да, я хотела бы первая оседлать вашего Гнедка, – покровительственно сказала она. – Хлыст не понадобится, я умею их объезжать.

Сонечка смотрела на стройные бедра Рады, прямо и кокетливо вышагивавшие к загону, который она сама открыла, ни разу не обернувшись на восхищенного крестьянина, и завидовала ее легкости.

Жена земледельца тем временем обратилась к матери:

– А вам, госпожа, чего хотелось бы?

– На ваше усмотрение, – подумав, произнесла та и слегка улыбнулась. – Судя по всему, наша Сонечка избалованна и ей не нравится запах. А мне сгодится любая.

– Вороная Арма к вашим услугам, – попыталась выдывить из себя приветствие крестьянка, а ее сын тем временем взял в рот соломинку, прожевал и выплюнул ее, показывая тем самым недовольство вынужденной любезностью своих родителей.

– Которая из? О, да вы даете мне превосходную арабскую кобылу, – сказала мать, к которой грубоватая женщина подвела, похлопывая ее по бокам, длинношеюю атласнокожую лошадь, дробно перебирающую копытами от смущения. – Не стесняйся, красавица, я готова тебя оседлать. Сонечка, постой тут.

Она внутренне напряглась и закинула ногу в высокое стремя. Другое усилие потребовалось от нее, чтобы сгруппировать забывшее конскую спину тело, подтянуть его ко стремени и перевалить себя через смутившуюся кобылу. «Нет, все-таки, я чрезмерно тяжелая, – подумала мать, охнув и наконец-то вжав дрогнувшую левую ногу в стремя, немилосердно отворачивая в сторону правое и причиняя охающей лошади неудобство. Тем временем легкая Рада так же незаметно и просто вывела Гнедка из ворот загона и обернулась, чтобы послать воздушный поцелуй задумчиво стоящему Дмитрию. Паулетта вздрогнул и ответил на ее зов, попытавшись тщательно выпятить губы в ее сторону. Мальчик в очередной раз сплюнул и подошел к невиданному чуду из мира стражей.