Сесиль Монблазе - У коленей Ананке

– Что это было? – удивленно спросила Сонечка. – Не выключайте, пжалуста, я хочу посмотреть, что с ней случилось.

– Нет, – сказала Эмма, повернувшись на каблуках и щелкнув пальцами куда-то в воздух. Неожиданно экран потух. – Не стоит вам это видеть, вы можете разволноваться, когда сядете на коня.

– И что тогда? – заинтересовался Дмитрий. – У меня отберут игрушки?

– Н-нет, никто ничего не отберет, просто ты можешь, помня об этой истории, испугаться и не полезть, – объяснила Эмма. Она только что вернулась с войны, где летала на вертолете, и теперь ее светлые щеки были покрыты равномерным загаром, чуть более явным, чем кожа рядом сидящей Рады.

– Кстати, дорогая, вы перешли на курсы педагогов? Мы давно не слышали о вас.

Рада усмехнулась и посмотрела в плоские голубые глаза Эммы.

– Нет, я вообще долгое время думала над тем, чтобы перестать быть военной, но тут меня неожиданно вызвал телефон, а там был…

– Алексеев? – спросил Дмитрий.

Сонечка неожиданно странно посмотрела на него, в шесть лет – и интересоваться взрослыми передачами и событиями. Она, конечно, тоже знала о существовании Лидера, но думала, что он просто один из тех самых взрослых, что заведуют над теми, кто о них заботится.

– Да, как ты узнал? – попыталась покраснеть Рада за яркой темной полосой, отделявшей более бледную половину ее лица, на котором прежде закреплялись летные очки – очевидно, это должен быть ее последний вылет в сторону полуострова и последние сбитые вражеские самолеты, но она попросила начальство продлить ей время пребывания в воздухе на пару лет. К сожалению, на этот запрос до сих пор не было ответа.

– Я попросил ту женщину ему позвонить… которая назвала меня Паулеттой, – пожал плечами мальчик.

Рада и Эмма переглянулись, пока Эмма спешно не взяла себя в руки и не улыбнулась своей самой широкой улыбкой, обнажив верхние десны.

– Ну, у нее же есть имя, правда, дорогой?

– Не знаю, как ее зовут, но мне и Сонечке она велела называть ее мать, – упрямо сказал Дмитрий. – Я решил, что я и впрямь девочка Паулетта. Мне очень нравится быть девочкой. Видели, в каком платье скакала та женщина через забор? Правда, красивое, и не мешает нисколько. У меня тоже может быть платье, я хочу, чтобы оно было белое, и не хочу иметь усы.

– Но у тебя никогда не будет усов, – поспешили его заверить Рада.

Дмитрий встал и вгляделся в ее лицо, потом топнул ногой и поднял вверх руку, как оратор на старинной картине, висевшей в зале для игр.

– Но я видел усатую женщину, она привозила нам картошку на завтрак от земледельцев. Я спросил у нее, мужчина ли она, а она так странно на меня посмотрела и заорала. Я подошел к ней и опять спросил, почему у нее усы больше, чем у Василия или Павла, разве она их не бреет, и тут я опять чуть не получил картофелиной по голове…

Эмма взволнованно спросила:

– Опиши мне ее, как она выглядела?

– Как выглядела? Понятия не имею, она была усатая.

– Это низкая женщина с крашеными светлыми волосами, у нее еще такой забавный передник. И толстые ноги. И на руке красная нитка, а пальцы похожи на сосиски, – сказала притихшая до того Сонечка.

– Черт, – выругалась Эмма, – это Чердынцева, она увлекается мистическими книгами какими-то, их ей выдают в секции философов или поэтов, уж и не знаю. А вы и правда как-то раздумывали, куда вам пойти, к поэтам или к торговцам, дорогая Рада?

Рада одной губой изобразила подобие улыбки и посмотрела на Эмму, зеленовато усмехнувшись усталыми впавшими глазами:

– Кто вам такое сказал? Вы можете не при детях?

– Почему не при них? Я теперь редко вас вижу, но мне необходимо узнать о вас все, – наставительно произнесла Эмма, потрясая пальцем перед лицом сидящей на топчане в виде медведя Рады.

– Так ли уж все? Сначала давайте накажем Чердынцеву. Или давайте спросим, что и как узнал наш Дмитрий от самого Алексеева. Может, он в будущем станет философом, вы не думали?

Дмитрий выпрямился, шумно вздохнув через приплюснутый нос с широкими ноздрями, который он так сильно не любил, и заявил:

– Я попросил мать позвонить Алексееву сам. Она всегда это делает. У них с ним какая-то дружба с тех самых пор, как мы с Сонечкой родились. Она нас обоих любит и называет девочками, поэтому я и захотел спросить Алексеева, кто из нас точно девочка и дочь матери. Алексеев мне ничего не сказал, он просто считает, что вы все наши матери, и мы с Сонечкой сестры и потому не можем жениться друг на друге, а вот на малявке я могу жениться, которая на год младше, но мне никто не нравится…

Рада и Эмма вповалку легли от смеха на этих словах, причем стоящая возле окна Эмма зацепилась за шторину и сдернула ее с закрепленного крючка.

– Нет, это невыносимо! Дмитрий, где ты такого набрался? Если ты девочка, то разве ты можешь жениться на Софье? – ржала лошадиная Эмма.

– А если ты не девочка? – усмехнулась Рада.

– К счастью, я девочка, до тех пор как меня так называет мать, – пояснил Дмитрий. – Алексеев не хочет, чтобы она кого-то из нас любила больше или меньше, поэтому я пока побуду девочкой. А еще Алексеев сказал, что очень скоро к нам в секцию придут философы и начнут нас обучать, как отличить девочку от мальчика. Говорят, это как-то связано с нашим строением. Он еще сказал, чтобы я обратил внимание на лошадей, они все ходят голые и по ним понятно, кто из них мальчик, а кто девочка. Но я все равно Паулетта!

– Почему? – подивилась Рада, приподнялась с топчана и наклонилась над ним, приподняв его маленькую упрямую головку.

– Когда я бываю девочкой, меня больше любят, – доверчиво произнес Дмитрий. – Я красивая, как Сонечка, правда?

Теперь он шел, постоянно оглядываясь на Сонечку и мать, не замечая ни острых ушей подруги, ни раздобревшего подбородка матери, похожего на птичий зоб, ни на самих птиц, игравших в луже у плетня, ни на стоящих впереди крестьян, открывавших закон с лошадьми. Их было несколько, очевидно, целая семья, и там были отец, мать и сын, что удивило Сонечку. Она дернула за рукав мать и тихо спросила:

– У этого мальчика нет братиков и сестер?

– Нет, – пробормотала женщина и задумалась. С тех пор, как она пять раз родила детей, ее не оставляло чувство чего-то упущенного. Было ли это желание вновь соединиться с Яром? Она больше ни разу не составляла ему пару. Или это было ее тогдашнее стремление стать женой того красавца, о котором рассказывала ей соседка? И кто тогда был ее первым ребенком – Паулетта или Соня? Она помнила, что она покормила грудью маленькую девочку, и ее подруга по соседней палате сказала, что ее ребенком была девочка, а потом она умерла после налета на пограничный городок, куда поехала служить и вроде бы никогда так и не видела ту ее дочь. Почему бы обеим этим маленьким созданиям не быть ее дочерьми? Они обе ей нравятся больше тех четырех поколений, что последовали потом; говорят еще, что в этих четырех сменах детей были смерти, поэтому неясно, а не ее ли ребенок тогда умер. Единственная надежда была на двух непохожих друг на друга сестер, одна из которых, Паулетта, была даже красивее, хотя ее и называли этим мальчишечьим именем. Когда она шли впереди по тропинке, и ветер играл в ее волосах, идеально блестящих, непохожих на обрывистые соломенные космы Сонечки, ей можно было залюбоваться. Как доверчиво она держит руку той, которая почти отняла ее у матери, Рады! Как прекрасно расправляет воротник своей розовой – она сама настояла на этом, сама, рубашечки! – как нежно облегают ее ножки кожаные гетры. Ах, она будет такой же, как она сама! Смелой, храброй, способной переплыть пролив с ранением в плече. Она первая будет подходить к мальчишкам и красть у них поцелуи, не правда ли? А еще она похожа на актрису Кэтрин Хэпберн, которую она видела в детстве в фильме «Сильвия Скарлет» – как она сидела на лошади и наклонялась острым подбородком к холке коня, как расправляла чепрак, гладила лошадь по шее, сжимала ее бедрами и неслась вдаль. Не мальчик, не девочка, не женщина, не ангел – угловатая и изящная взвесь праха над полями. Нет, не быть Паулетте мальчиком!