Владимир Романовский - Полезный Груз

Он сунул связь в карман и сказал:

– Сейчас вернусь.

И вышел.

И тогда Муравьев выпростал пальцами газоую зажигалку из нашитых петель, нащупал кнопку, включил, и секунд за пять пережег пластиковый жгут. Еще около минуты ушло, чтобы освободить ноги, и еще секунд тридцать, чтобы пережечь и содрать браслеты. Оставалось ощущение неудовлетворенности. Рудольфа, возящегося по соседству с аппаратурой, можно было придушить или связать, но толку от этого не было бы никакого. Следовало завершить беседу с Глебом.

Он направился к двери. Спустился по лестнице. На нижнем уровне раздавались голоса. Он пошел туда.

Глеб и двое его людей смотрели в экраны и куда-то звонили. Муравьев встал у притолоки. На него обратили внимание. Глеб обернулся в тот момент, когда на Муравьева уже направили пистолеты.

– Блядь, – сказал Глеб.

– Ваша фамилия Астафьев? – спросил Муравьев.

Глеб покачал головой, не зная, что делать и что думать.

– Авдеевка горит?

– Горит, – согласился Глеб.

– Нужно действовать.

– Мы действуем.

– Вы не поняли. Мне нужно действовать. Дайте мне вуатюр.

– Зачем?

– Я поеду в Авдеевку. Быстро. Времени нет.

– Вы можете … потушить?…

– Нет, но, возможно, я смогу спасти несколько человек.

Глеб сделал знак своим людям опустить пистолеты.

– Ельники?…

– Не знаю. Может быть.

Глеб догадался.

– Да вы что! – закричал он. – Да как же…

– Вуатюр, – сказал Муравьев. – Ругаться и счеты сводить будем потом.

Глеб настоял, и они поехали вместе. Шоссе было почти пустым. Глеб гнал вуатюр на дикой скорости – прямым путем в Авдеевку.

– Если она погибла, Муравьев, то мне все равно, бессмертны вы или нет, я…

– Министра, как я понимаю, отправят в отставку? Чайковского?

– Если она…

– Преторианцы хуевы, – сказал Муравьев со злостью. – Какого дьявола вы позволяете «Мечте» и прочим править страной? Где это в конституции написано, что у концернов есть право назначать и убирать министров? Куда вы смотрите, вы, кирасиры? Чем вы занимаетесь вообще, в вашей конторе?

Глядя на дорогу, Глеб вытащил из кармана пачку сигарет. Протянул Муравьеву. Муравьев пожал плечами, отмахнулся. Глеб закурил. Спросил:

– Где она? Где вы там ее спрятали? Где моя дочь? Не молчите, Муравьев.

– В здании одном. У здания неплохой запас прочности, но долго оно не выдержит.

Стрелка спидометра поползла вверх.

– Ходорченко и дружка его вы зачем повязали? – спросил Глеб.

Пристегивая ремень, Муравьев ответил:

– Дилетанты. Пусть посидят в предвариловке. Уверен, вы найдете способ их вызволить. Нашли где агентуру себе вербовать – среди ворья. Я был о кирасирах лучшего мнения.

– Не нужно острить.

***

А меж тем, чуть ранее, в заброшенном индустриальном здании, в помещении, похожем на средней руки гостиную, только окна узкие и подоконники далеко от пола, почти на уровне глаз, две полные женщины ели креветки, запивая белым вином. И Чайковская, и Проханова всегда много ели, когда нервничали. Впрочем, когда не нервничали, тоже любили поесть.

Проханова к тому же любила белое вино, а Чайковская вообще пила все подряд, когда предоставлялась возможность – такое у нее было свойство натуры.

Проханова помалкивала, а Чайковская сперва болтала без умолку, уча Проханову жить, и приводила примеры из собственной биографии, на протяжении которой она, по ее словам, всегда всем умела утереть нос, ибо бесхитростна и справедлива; но и она тоже вскоре сникла. Слишком много противоречивых чувств с самого утра. Импозантный сильный мужчина грубо приволок ее сюда и объяснил убедительным голосом, что давеча ее чуть не порешили, или, как говорят в Киеве, чуть не устроили ей зэтс ит, и что нужно сидеть тут, пока он не вернется, а если высунет нос свой монгольский на улицу – ее тут же пристрелят. Ей ни разу до этого не приходилось такое слышать, и Чайковская перепугалась, но не показала виду.

Теперь же Лизка, обычно внимавшая Чайковской чуть ли не с благоговением, замкнулась, отвечала односложно, желания беседовать не проявляла, и только жрала креветки, благо запас их в холодильнике оказался велик – будто кто-то недавно ограбил магазин морепродуктов, запасаясь на зиму и на всякий случай.

Чайковской хотелось курить, и она облазила все закутки гостиной в поисках табака, но так и не нашла ничего, а толстую металлическую дверь импозантный мужчина велел ей не отпирать ни под каким предлогом, иначе Чайковскую сразу обнаружат и так далее. Потом она уснула в кресле.

А проснулась от странного шума на улице и от духоты. Лизка уже стояла у окна, почесывая бедро, глядя на улицу, с боязливым выражением лица. Чайковская спросила:

– Чего там?

Лизка не ответила.

Придется самой разбираться.

На улице буйствовал огонь – везде, куда ни кинь взгляд. На пустыре напротив, в зданиях, вне зданий – казалось, горят даже камни, и даже само пространство. Пламя странного цвета – с синими и фиолетовыми отсветами. Темно-синий дым грозился полностью закрыть небо над Авдеевкой, чтобы стало не очень понятно ночь сейчас или день. Чайковская подумала вслух:

– Надо валить отсюда.

Пристрелят? Вряд ли снайперы, секретные агенты, или просто бандиты прячутся сейчас где-то среди этих жутких языков пламени непонятного цвета.

Чайковская ринулась к запертой двери. Дотронулась до засова и отдернула руку, обожженную раскаленным металлом. От металлической двери исходил жар.

Лопнуло стекло, посыпалось, Лизка отскочила от окна, и тут же лопнуло второе. Чайковская взвизгнула. И Лизка тоже взвизгнула. Но толку от визгов не было никакого.

Где-то в глубинах здания, возможно ниже уровня земли, грохнуло глухо, и здание тряхнуло. И сразу погасли сигнальные лампочки, умиротворяюще светившие по периметру потолка. Чайковская и Лизка смотрели друг на друга, и читали на лице друг дружки ужас.

Раздался еще грохот, поистине вагнеровского звучания, отчетливей и ближе, будто кто-то исполинским тараном лупил в металлическую дверь. Серия ударов длилась секунд десять, и дверь действительно распахнулась, и в помещение вошел совершенно голый мужчина с ломом в руках. Обернулся и позвал:

– Жимо!

И за голым мужчиной показался попрошайка в обветшалой одежонке и с черным не то от грязи, не то от сажи лицом. Попрошайку Чайковская помнила – давешний импозантный мужчина с ним разговаривал вчера, здесь же, в Авдеевке. А вот голого мужчину она видела впервые. Лизка открыла рот и уставилась на голого огромными глазами. Голый мужчина, отменно, кстати сказать, сложенный, атлетический, лет … ну где-то двадцати восьми … светлый шатен … член хороших размеров … сказал Лизке, будто знал ее много лет:

– Ты как, в порядке?