Светлана Багдерина - Путешествие в Шахристан

Мы с графом сидели на мягком диване в небольшой гостиной, прилегавшей к нашим роскошным комнатам, перед растопленным не ради тепла, но ради уюта камином, и даже персонал сего почтенного заведения не беспокоил нас, когда неожиданно спустилась Ля Ляфа.

- Наконец-то рядом с вами нет ни посла, ни боярина! - без обиняков начала она, нервно шагнув к нам. В этот момент певица была решительна и прекрасна, именно такими представлял я стеллийских героинь романов Лючинды Кармелли, собирающихся нырнуть в морскую пучину жемчужины ради или любви. - Вы так великодушно разрешили мне поехать с вами, что я чувствую себя обязанной и не хотела бы более злоупотреблять вашей добротой. Короче говоря, Дионисий... ваша светлость... я хочу, чтобы стала известной вся правда. А потом уж решайте, останусь ли я с вами или мне придётся вернуться.

- О чём ты, Ляля? - граф выглядел озадаченным донельзя. - Какая правда? Про что?

- Смотрите! - женщина достала из складок одеяния небольшую книжицу в твёрдом переплёте, который удерживали застёжки с секретом. Открыв их, она протянула книгу графу.

Так вышло, что Пётр Семёнович раскрыл книгу прямо на коленях, и я, сидящий рядом с ним, имел возможность свободно читать всё, что в ней было написано. Любопытство моё взяло верх над воспитанием, тем более что я чаял увидеть в книге некий увлекательный роман или справочник. На деле же я увидел быстрые пометки, нанесённые женским почерком:

'...В десятый день, после контролируемой экскурсии по городу, объекты были приведены в Посольский квартал. Вечером того же дня за короткий срок завязали знакомство с представителями шестнадцати различных держав (список держав прилагается в конце отчета за день) при посредничестве представителя Шантоньского королевства, с которым завязали знакомство сразу по прибытии в квартал. Сами знакомств не искали, причина быстрого налаживания связей, на мой взгляд, в дружелюбии и устойчивости к воздействию алкоголя. Асхатскому побирушке денег не дали, и даже ухитрились обесславить его, чем вызвали одобрение послов иных держав, которое одобрение также способствовало налаживанию отношений...'

'...В одиннадцатый день объекты были на приёме у Его величества, после чего провели остаток дня на контролируемой экскурсии по городу (объекты культуры) и никаких самостоятельных действий не предпринимали...'

'...В день двенадцатый...'

Подождав несколько минут и убедившись, что Пётр Семёнович вник в суть прочитанного, Ля Ляфа-апа вырвала книгу из его рук и бросила её в находившийся подле нас камин. Пламя споро принялось за тонкие страницы и быстро уничтожило их без следа. По мере того, как огонь на бывшем отчёте о слежке угасал, смертоубийственные огоньки в глазах графа лишь разгорались.

- Так ты всё это время шпионила за нами? - спросил он тихо и жутко, поднимаясь и делая шаг вперед. - Как последняя... курва? И встреча наша была не случайной? И всё, что ты говорила мне... всё, что видела и слышала...

Граф не сделал ни одного угрожающего движения, но от вида его и слов женщина прижала пальцы к губам и попятилась. Глаза ее не отрывались ни на миг от расширившихся глаз Рассобачинского, и в какую-то секунду что-то увиденное там, в их плещущейся болью и ненавистью глубине, заставило ее вскрикнуть и побежать. Но сделать она успела лишь пару шагов: зацепившись за изогнутую ножку стула, она упала. Граф, встрепенувшийся словно хищник при виде убегающей добычи, кинулся к ней.

Я не знаю, что произошло бы - весь мой опыт романиста подсказывал, что ничего хорошего, а проверять интуицию делом в этот момент мне хотелось менее всего - но остановить большого сильного человека я мог только одним способом.

Не оставив себе времени ни на последнюю реплику, ни даже на отчаянный крик, во всех романах подобные действия сопровождающий, я бросился на Рассобачинского. Мне сопутствовала удача: вытянув руки, я успел схватить его ногу, уносящуюся из-под моего носа. Не ожидав нападения, граф поступил так, как любой на его месте.

Сказал нехорошее слово и шлепнулся животом на стул.

Стул перевернулся, накрывая меня, и опрокидывая графа большей частью на ковер - и меньшей на Ля Ляфу. Бедная женщина зажмурилась, закрыла лицо руками - тело ее вздрагивало в конвульсиях.

Никогда не думал, что можно так плакать и смеяться одновременно.

- Погодите, Ваше сиятельство!!! - не выпуская из рук его ногу, я отбросил произведение мебельного искусства Шахристана и воззвал к лучшим чувствам. - Не делайте этого!

- Чего?! - очевидно не зная, бушевать ему или хохотать, прорычал Рассобачинский.

- Ничего! - на всякий случай запретил я. - Ничего, о чем вы могли бы пожалеть потом!

- Я не буду... ее... жалеть!.. И отпусти мой сапог!

- А вы не трогайте мои коленки! - возмущенно дернула юбку певица, точно вырывая из зубов собаки.

Перед графом открылось зрелище стройных лодыжек и чуточку икр.

Минуту назад готовый растерзать ее, он вспыхнул и гневно рванул подол вниз.

- Не думайте, сударыня, что своими дешевыми штучками вы можете снискать прощение!

- Мои штучки... то есть, ноги, не дешевые! И отпустите... мою... - из чувства противоречия Ляля снова потянула юбку. Раздался легкий треск разрываемого шелка, и обе стороны испуганно выпустили подол и уставились на дыру в районе коленок раздора.

Пока не произошло что-нибудь еще более непоправимое, я поспешил вмешаться. Вскочив, я в три быстрых шага оказался рядом с головой графа и затараторил, не давая вставить ему ни слова:

- Петр Семенович, подумайтесь! То есть, одумайте! То есть... Здесь что-то не так! Размыслите сами - она могла соглядатайствовать за нами и дальше, и мы бы ни о чём не догадались! Она ведь и так шпионила, а мы и представления не имели! Но Ля Ляфа нарочно разоблачила себя - значит... значит, она больше не хочет и не будет шпионить! И всё, что записала, уничтожила - значит, она не хочет это больше никому показывать... значит, она не хочет больше работать на шахраев... значит, она хочет покинуть Шахристан? И уехать с нами?! - выводы моих рассуждений, признаюсь, озадачили меня самого.

- Уехать с тобой... - тихо подтвердила Ля Ляфа с такой интонацией, которой мне ранее не доводилось слышать, хотя я и описывал ее многократно. - Если не веришь мне, то хоть умного человека послушай...

- Библиотечного, - автоматически поправил граф и с трудом отвел взгляд от открываемой прорехой картины. - Бывают домовые, бывают овинные...

- Я прекрасно знаю, кто такой Дионисий-ага! И, если Ваше сиятельство соизволит в виде исключения задействовать свои аналитические способности, то, может быть, поймёт хотя бы то, что об этом знаю не я одна!

Интересно, если сарказм смешать со слезами и обидой, то он должен звучать как-то так? Надо запомнить.