Мэри Стюарт - Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница [сборник]

Принц подошел к пристенному столику, налил в кубок вина и сам уже собирался подать его коленопреклоненному гонцу, но тут Моргана, встрепенувшись, резко бросила:

– Нет! Не то! Граф Ферлас, нам нужно поговорить подробнее. В верхнем покое, ты знаешь где, через полчаса. А теперь ступайте все, кроме моих прислужниц, дайте мне одеться. Все прочь!

Граф поднялся, поклонился и вышел; за ним последовали пажи. Александр открыл было рот, но Моргана оборвала его тем же резким окриком и жестом:

– Я сказала – все. Ты разве не слышал? Все, кроме прислужниц. Оставь меня! – Но, видя, что Александр, раскрасневшись от негодования, не трогается с места, королева словно бы опомнилась. Она подошла к юноше и, притянув его голову к себе, поцеловала. – Ну, полно. Прости, любовь моя. Мне необходимо переговорить с этим человеком. Он – мой гонец, и он привез мне вести, и боюсь я, что недобрые. Я все расскажу тебе позже.

– Если я могу помочь… – хрипло промолвил Александр.

– О да, можешь, – улыбнулась Моргана.

В тот день Александр больше не видел свою даму, а ближе к ночи один из ее пажей явился с посланием – полным нежных слов и вместе с тем категоричным: вести, привезенные графом Ферласом, удручили королеву и возникшие в связи с ними срочные дела занимали ее весь день и до сих пор удерживают вдали от любимого. Она умоляет простить ее, но не в силах сказать, когда… и так далее и тому подобное. Моргана сумела представить все это таким образом, словно речь шла всего лишь о головной боли, на которую женщины жалуются в определенные дни, но Александр-то знал – кому и знать, как не ему, – что это неправда. Вспоминая прощальные слова Морганы нынче утром, юноша никак не мог поверить, будто утратил благоволение своей дамы и отлучен от ее ложа. Однако ему ничего не оставалось, как только скрывать свою досаду и, сохраняя остатки достоинства, удалиться в свою комнатушку в западной башне. Там он провел несколько беспокойных часов. Гордость боролась в нем с ревностью; он расхаживал по комнате взад и вперед, гадая, а будут ли ему рады за ужином нынче вечером в зале или на почетное место рядом с королевой усадят Ферласа.

Как выяснилось, в тот вечер ни королева, ни граф Ферлас к ужину не вышли. Александра это, понятное дело, не слишком-то утешило; в кои-то веки ел он мало и был признателен судьбе, что его соседка, леди Лунед, похоже, не в духе, бледнее, чем обычно, и к разговорам не склонна. Она рано поднялась от стола, и Александр получил возможность снова сокрыться в западной башне и там, в одиночестве, дожидаться желанного призыва от своей госпожи.

Но призыва не последовало. Вместо того, как обычно, пришел Питер – с очередными извинениями от королевы и с целебным настоем: Моргана все еще заставляла юношу принимать его перед сном, «чтобы лихорадка не вернулась: случается, что жар держится в течение двух месяцев, а то и трех, если не принять лекарства».

Александр, пылая совсем иным жаром – который, кстати, как раз королевины зелья и вызывали, хотя юноша об этом и не догадывался, – указал на стол и промолвил, заставляя себя держаться с обычной дружелюбной учтивостью:

– Поставь вон туда, ладно? Спасибо. Я попозже выпью. А скажи-ка, паж, королева сама тебя прислала?

– Да, милорд.

– Ей недужится? Сегодня утром она послала сказать мне, что срочные дела помешают ей выехать со мной на верховую прогулку, но неужели они затянулись до сих пор? Я с королевой весь день не виделся, и, как ты сам знаешь, к ужину она не вышла. Как она?

Питер наблюдал подобное не в первый раз, а Александр пришелся ему по душе, так что паж быстро нашелся с ответом:

– С ней все хорошо, сэр, тревожиться вам не о чем! С самого утра королеву и впрямь занимали неотложные заботы, а сейчас она заседает со своим советом. По-видимому, совещаться они будут допоздна, так что она попросила меня вам все объяснить и извиниться за нее.

– Понимаю. Да, конечно. Что, граф привез вести настолько скверные? – Про себя Александр подумал, что вряд ли речь идет о смерти его брата; услышав о ней, королева не выказала ни тени горя и даже слова не проронила.

– Не могу сказать, сэр. Ну, то есть я ж не знаю, что это все значит для королевы, хотя видно, что она здорово обеспокоена. А вот мою госпожу – мою собственную госпожу, то есть леди Лунед, – весть и впрямь опечалила. Она хорошо знала графа и его брата с давних времен. Ее служанка сказала, она плакала.

– Понимаю, – повторил Александр, вспоминая молчание Лунед и ее покрасневшие глаза. Жаль, что он не знал об этом раньше; он мог бы попытаться хоть как-то ее утешить. – Что ж, благодарю тебя, Питер. Передай своей госпоже, что я скорблю вместе с нею о смерти ее друга. Я сам поговорю с ней завтра утром, если она меня примет. А теперь оставь меня, хорошо? Я ложусь спать. Доброй ночи.

Впоследствии Александр сам удивлялся, что за прихотливое сочетание оскорбленной гордости и ревности и растревоженного любопытства сподвигло его на то, что он сделал в ту ночь.

После того как Питер ушел, Александр подождал немного, устроившись в оконной нише и глядя, как в ночном небе одна за другой вспыхивают звезды, и прислушиваясь к разным шумам и звукам, пока в замке все постепенно не стихло и он не погрузился в мирный сон. Тогда, не дав себе труда вооружиться и даже не переодевшись после ужина, он неслышно выскользнул из комнаты.

Факелы в железных скобах на стенах освещали путь достаточно ярко. У двери, выводящей во внутренний двор, Александр замешкался. Там, снаружи, все еще слышалось какое-то движение. На ночь выставили стражу – караул несли и люди Артура, и воины замка; из конюшни доносились какие-то звуки, – верно, конюх обихаживал заболевшую лошадь или кобыла жеребилась. Но ведь есть еще дверь, сквозь которую можно попасть в центральную часть замка, минуя открытый двор. Если на ночь ее не запирают…

Дверь и впрямь оказалась незапертой. Стараясь ступать как можно тише, Александр прокрался внутрь. Мимо открытой двери парадного зала, где спали несколько слуг, – оттуда доносился храп и шуршание соломы, но никто так и не проснулся. Затем юноша торопливо поднялся по главной лестнице – и оказался прямо перед дверью в личные покои королевы: королевские комнаты, которые он уже привык считать своими.

Юноша в замешательстве остановился. Тут дежурила стража: воины Артура, с драконом в гербе. Конечно, этого и следовало ожидать, хотя часовых, по-видимому, выставляли по ночам уже после того, как Александр с королевой удалялись в опочивальню. Юноша замешкался, внезапно почувствовав себя очень глупо. Но стражники не выказали ни удивления, ни (чего он так боялся) насмешливого понимания. Тот, что стоял ближе, отвел копье в сторону, словно ожидая, что принц постучится и войдет, но Александр, поколебавшись еще мгновение, покачал головой, быстро повернул направо и зашагал, стремительно и по-прежнему неслышно, по коридору к восточной башне. Кровь учащенно пульсировала в его жилах.