Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

- Я слышу голоса ангелов, отец. Неужели ты теперь тоже с ними? - удивленно раскрыв глаза, принялся шептать Тимбольд.

- У него галлюцинации, - пояснил старик, даже не поворачивая голову в мою сторону, - недолго осталось.

- Это я, Маркус, - не сдавался я, - мы дошли до цели, здесь есть спасшиеся люди.

- Весь мир теперь погрузился во мрак… и огненные каверны зовут к себе души грешников. Ты не слышишь их голос, Марк? Не слышишь, как он зовет тебя? Его ворон уже выклевал моё сердце, но я не чувствую боли, потому как все мы уже давно мертвы. Не спи, Маркус, не спи. Не позволяй своему разуму погрузиться во тьму…

Я невольно вздрогнул, но постарался внешне не выказывать своё волнение, однако с трудом смог выдержать полный боли взгляд Тимбольда. В очередной раз мне приходилось видеть, как умирают мои знакомые, пусть даже и те, кого я знал лишь номинально. Их имена моментально уносит ветром памяти, и остается только пустота. Именно поэтому я не хотел больше видеться с Мелиссой, прекрасно осознавая последствия наших последующих встреч. Я буквально сходил с ума от этих мыслей, от этих видений и снов, от потерь и лишений, преследующих меня уже столько лет, что сам порой не осознавал, что реально, а что нет. Тимбольд продолжал говорить, но я уже не слушал его речей. Игнатий принимал его слова за бред, я же отлично понимал, что скрывается за этим. Понимал, но не хотел принимать как действительность, не хотел слушать голос умирающего, вещающий устами Пугала, не хотел вспоминать ворона с глазами-пуговицами, выклевывающего сердца своих жертв. Я отошел к стене и прислонился к холодному камню лбом, пытаясь отогнать навязчивые мысли, вызванные предсмертным бредом Тимбольда. Игнатий же будто и не замечал ни моего состояния, ни умирающего инквизитора, нервно продолжая колупать закрытые глаза декарха, в тщетной попытке открыть их.

- Этот будут жить, - Игнатий указал на Теола, лежащего без сознания, - шансов меньше, чем у того здоровяка, но ваши маски всё-таки немного помогли снизить отравляющие свойства дыма. К тому же, судя по всему, он использовал какой-то стимулятор, за счет которого его сердце всё еще продолжает биться. Будет очень долго болеть, но, надеюсь, жизнь того стоит.

- Позаботьтесь о них, мастре, о большем не прошу. А я должен идти.

Игнатий только тихо прикрыл глаза, пытаясь нащупать пульс у второго егеря, но безрезультатно. Фонарь лежал на спине и смотрел немигающим взглядом в потолок, но это зрелище уже не могло тронуть мою душу: слишком уж часто я наблюдал за подобным зрелищем.

- Прощайте, командор, - протянул мне руку на прощание Игнатий, снова приводя меня в неловкость этим странным западным обычаем.

- Прощайте.

И я пошел прочь из этого подземного мира, приютившего в себе полторы сотни людей. Туда, где за пеленой дыма начинался настоящий мир. Где правило солнце, и где никто еще не слышал о проблеме этих людей, запертых в маленьком гроте и вынужденных молиться о возвращении на поверхность и слушать слова своего Вестника.

***

Горящий город завораживал и ужасал. Нет, то пылали не маленькие одноэтажные домики Карраса, а древние каменные дворцы Стафероса, его форумы, бани и сады, библиотеки, мастерские и театры. Осыпалась, не выдерживая невыносимого жара, штукатурка, рассыпалась лепнина и барельефы, зелень садов обугливалась и превращалась в пепел. Я будто плыл над гибнущим городом, не в силах понять, видения прошлого передо мной, настоящего или будущего. И всюду, куда я ни обращал свой взор – всюду огонь и разрушение.

Как я оказался здесь? Когда удушающий дым погибшего Карраса, превратившегося в угли, сменился ревущим пламенем умирающей имперской столицы? Далеко внизу по улицам растекались ручейки иноземных захватчиков, ломая последнюю защиту города и, сливаясь, превращались, наконец, в ревущий поток, уничтожающий всё на своём пути. Теперь я вспомнил этот день, и воспоминание это заставило мой дух, безмятежно реющий над Стаферосом, воспрянуть ото сна и заметаться, пытаясь высвободиться из объятий кошмара. У меня не было ни тела, ни даже формы, и сколько я ни пытался пошевелить отсутствующими руками, не происходило ровным счетом ничего, и даже ветер не возбуждали мои призрачные телодвижения.

Я оказался обречен наблюдать последний день Шестой Империи, гибнущей для того, чтобы воскреснуть снова, подобно легендарному фениксу. Горячий ветер носил мой бестелесный дух над огненной бездной, и нигде мне не было покоя, а только лишь бесконечные душевные муки терзающих меня воспоминаний.

- Смотри, как рвутся нити, связывающие тебя с этим миром, - раздался где-то неподалёку знакомый голос.

И в это же мгновение раскаленный ветер невероятно быстро понес меня к храмовой горе, пока еще не затронутой огнем так, как остальной город. Я хотел ответить, но не смог издать ни звука, холе закричать, но у меня не было и лёгких, чтобы набрать в них воздух. Здесь, окруженная высокой стеной, возвышалась вилла, больше напоминающая полноценную крепость. Мой дом, еще не сметенный ордами ахвиллейцев. Теперь я вспомнил эту уже стершуюся часть моей памяти, и рванулся изо всех сил, пытаясь преодолеть лишенное плоти бытие.

- Неужели тебя не радует это чувство? Теперь, спустя столько лет, ты можешь признаться себе: ни эта, ни любая другая трагедия, больше не трогают твою душу. Багряное Пламя очистило тебя от страданий, от грусти и печали, от страданий и горя, как ты и хотел. Твои чувства – отголоски прошлого, запертые на семь замков, истинная же твоя сущность чиста и лишена страстей.

Внезапно я почувствовал едва заметное шевеление окружающего меня воздуха. Сосредоточившись, я вцепился в это ощущение и не отпускал его, пока вновь не ощутил глубоко внутри себя биение смертного сердца, перекачивающего по пока еще незримым венам, эфемерную же кровь.

- Разве не прекрасно это чувство, когда нет больше оков бренной плоти? Когда есть только чистый разум, подобно божественному, что некогда носился над тьмою?

Медленно, слишком медленно тело моё снова начинало существовать. Дым опалил мои легкие, а жар огня, прежде ласковый и подобный весеннему ветру, обжег вновь обретенную плоть. Каждая частица меня кричала от невыносимой боли бытия, противясь своему рождению. Я упал на землю, опалённый и задыхающийся, а невидимые крылья, что несли мой дух, опали и обратились в пепел. Теперь я обрел и свой голос, но всё равно не мог выдавить из пересохшего горла ни звука, наблюдая лишь, как пламя окружает нетронутый до сих пор островок Храмового холма, как знамёна с четырехглавой Гидрой устремляются всё выше по изящным мостовым, неумолимо отвоёвывая у защитников ярд за ярдом.