Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Расположение царицы дает определенные привилегии, да? — и тут же мысленно обругал себя за несдержанный язык.

Однако Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и в гнев не впал. Только растянул губы в кривой усмешке и словно бы в изумлении протянул:

— А смелости тебе не занимать.

— Или дурости, — буркнул Аданэй.

— Этого тоже, — Вильдерин вновь ухмыльнулся, помолчал, внимательно его разглядывая, а затем неожиданно дружелюбно сказал:

— Пойдем, я покажу, как выбраться отсюда. Впрочем, если хочешь, можешь задержаться.

И добавил саркастично:

— Со мной это позволяется. Ведь расположение царицы, как ты знаешь, дает некоторые привилегии.

Аданэй изрядно удивился: слишком уж разительная перемена произошла в поведении царского любовника. То ли он так хорошо прикидывался? Вряд ли. Аданэй, сам склонный к притворству, тонко чувствовал чужое лицемерие.

— Почему ты спросил про статую? — вместо ответа кивнул он в сторону бронзового мальчика.

— Ты смотрел на нее. А я наблюдал за тобой. Просто мне она тоже нравится. Но я удивился, что ты обратил на нее внимание. Большинство эту статую и вовсе не замечает. Она небольшая и по сравнению со всеми этими композициями из белого мрамора и драгоценных металлов — невзрачная. Лишь на первый взгляд, конечно. А на самом деле у нее есть целая история.

— Расскажешь?

— Почему нет? — пожал плечами Вильдерин. — Говорят, ее сделал тысячи лет назад один бедствующий скульптор. Но не здесь, а в какой-то другой стране, которая давно исчезла и названия ее уже никто не помнит, А вот история скульптуры сохранилась. Говорят, сына этого бедняка однажды похитили и продали в рабство. Отец искал его лет десять, а узнал только, что мальчик погиб еще в первый год неволи. Естественно, скульптор впал в отчаяние. Пока однажды не встретил случайного бездомного мальчишку, который напомнил ему сына. И этот мальчик стал позировать бедняку. Родилась статуя. Рассказывали, что скульптор рыдал, когда ее делал. А потом сошел с ума. Решил, что статуя и есть его сын. Сидел возле нее, улыбался, о чем-то говорил. А потом — наверняка в минуту прозрения, — покончил с собой у ее подножия. Его кровь впиталась в гипс статуи. Бронзой-то ее облили позже. Но мне иногда кажется, что дух этого скульптора до сих пор в ней живет. Она долго путешествовала по миру, пока не попала сюда, в Илирин.

— Как странно… — Аданэй устремил в никуда задумчивый взгляд.

— Что странно?

— Страну и ее название давно забыли. Должно быть, так иногда бывает. Исчезают империи, рушатся государства, забываются властители. Зато из забвения всплывают творения неведомых мастеров.

— Так бывает далеко не всегда. Знаешь, сколько во дворце безымянных скульптур?

— Я и не говорил, что всегда. Я сказал — иногда, — немного резче, чем хотелось, ответил Аданэй. Он разозлился на себя за излишнюю сентиментальность.

— Ладно, — Вильдерин рассмеялся. — Я вообще-то не собирался торчать здесь столько времени. Я шел в свои покои. Хочешь, идем со мной.

— Что ж, идем, — Аданэй улыбнулся в ответ, немного поражаясь непосредственности нового знакомого. Теперь тот совсем не походил ни на высокомерного юнца, каким предстал перед ним сначала, ни на наглого раба из рассказов Нирраса и Гиллары.

Палаты, в которых обитал царский любовник, естественно, оказались обставленными с невероятной роскошью. К сожалению, довольно беспорядочной. Тяжеловесная мебель из дорогого дерева абсолютно не гармонировала с полупрозрачными, будто невесомыми балдахинами кровати, а огромное, во весь рост зеркало и позолоченные полки, на которых во множестве валялись всевозможные украшения, бросались в глаза. Иными словами, когда взгляд привыкал к непривычной роскоши, все начинало казаться кричаще безвкусным и нелепым. Каждый предмет в комнате сам по себе являл произведение искусства, но вместе они превращались в нагромождение посредственности. Но, несмотря на это, присутствовало в помещении нечто такое, отчего находиться здесь было легко и приятно.

— Мне у тебя нравится, — сказал Аданэй и не солгал.

Лицо Вильдерина озарилось радостной улыбкой. Теперь, когда с него сошло напускное высокомерие, стало заметно, что юноша, в общем-то, довольно открыт, а в чем-то даже наивен.

— Расскажи мне, Айн, откуда ты? — Вильдерин выжидающе заглянул Аданэю в лицо. — Я слышу твой акцент. Ты из Отерхейна?

— Да. Но последние полгода провел Ишмире. В рабстве, естественно.

— А в Отерхейне ты был кем?

— О, я был наследником престола! — Аданэй горько ухмыльнулся.

— А если серьезно? Нет, конечно, если не хочешь отвечать, я не настаиваю, но… — Вильдерин забавно смутился.

«Двуликий Ханке! — подумал Аданэй. — Неужели где-то еще существует подобная наивность?!»

И произнес вслух:

— Не обращай внимания, просто у меня дурацкие шутки. Я никогда не был свободным, Вильдерин. Я раб с детства, но почти всю сознательную жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент, — взгляд его заволокло фальшивой печалью. — Сначала прислуживал в доме сотника, затем меня отправили на строительство новых поселений. А потом продали в Ишмир. Я прослужил там полгода в одном богатом доме, пока меня не выкупил илиринский купец, а затем уже — Ниррас. В моей жизни не было ничего, чем можно хвастать в старости.

— А твои родители? Они откуда?

— Я не знал их. Мать бросила меня младенцем, — что ж, хотя бы в этом он почти не соврал.

— О! — сочувственно воскликнул Вильдерин. — Я тоже не знал родителей. Правда, меня никто не бросал, меня просто забрали от них. Так что я раб с рождения и почти с рождения во дворце. Я ничего не знаю о стране, откуда родом мои отец и мать, даже названия. Илирин стал мне домом.

— Сколько тебе лет, Вильдерин?

— Девятнадцать. А что?

— Ничего, просто спросил. Скажи, а это правда, что рабы здесь не трудятся, а просто…живут?

— Уиргена наслушался? Он любит об этом порассуждать, — Вильдерин улыбнулся. — Да, это правда. Видишь ли, степень богатства в Илирине измеряется еще и количеством рабов. Чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов, на самом деле ему не нужных. Это как если приобрести множество породистых лошадей, а ездить только на одной кобыле. Но это сложно понять чужеземцу. Уирген потому и бесится, что не коренной житель.

— И что, здесь все рабы так живут?

— Конечно нет! Иначе кто стал бы работать? Такое только в богатых и знатных домах и только с красивыми людьми. Когда рабы стареют или теряют красоту, их отправляют работать. Так что благодари свою молодость и внешность за то, что попал сюда, а не на какие-нибудь прииски, рудники или поля.

— И где окажешься ты, когда постареешь?

Лицо Вильдерина посерьезнело: