Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Нет лучше не думать об этом совсем не думать никогда не думать пытки казнь нет это не может происходить с ней не может лишь ночной кошмар он ей снится казнь пытки — Нет!!!

Но Шейра знала — никакой это не сон, а реальность. Сколько раз готова она была сдаться, сидя в холодной темной камере, броситься к двери и кричать во все горло: «Я все скажу, все, выпустите меня!».

И каждый раз ее что-то останавливало. Остатки айсадской гордости, сознание сакрального, которое нельзя открывать, воспоминание о лесе, такое яркое, что она словно наяву слышала его запахи.

Снова родился порыв броситься к двери, позвать вождя-шакала и все-все ему рассказать, и вернуться домой, но опять неимоверным усилием воли она сдержалась.

Медленно сползла Шейра по стене и застыла, прислонившись к ней и обхватив колени руками. И в который раз пронеслось в мыслях: насилие, пытки, казнь… И мелькнуло перед глазами лицо темного вождя с кривой ухмылкой и ледяным взглядом.

Что же за люди они, эти отерхейнцы? Что за человек их вождь? Шейра не понимала их. Темный вождь так молод, что в голове не укладывалось, как он мог ненавидеть всех вокруг, на все взирать со злобой, которую она заметила в его глазах. Ведь когда человек молод, у него есть все: силы, здоровье, способность радоваться, удивляться и любить. Но этот вождь — он другой. И дело не в том, как он отнесся к ней, ведь она ему враг, и тут его ненависть ясна… Но ведь он злой еще и сам по себе, злой без всякой причины! Именно это поражало и пугало Шейру.

И снова хлынули мысли о будущем. И опять накатила волна отчаяния и ужаса. И вот голова девушки безвольно упала на колени, она еще сильнее сжалась в клубочек, совсем как в подземелье, и тихонько заплакала.

Элимер наблюдал за айсадкой. Какое-то время она сидела на полу, обхватив колени руками, и потерянно смотрела в пустоту. Утопающая в этой большой тунике, из-под которой как-то беззащитно торчали худые лодыжки, она походила на ребенка, решившего надеть родительское платье.

А Элимер никак не мог оправиться от изумления. Девчонка столько суток провела в темной холодной камере, в ожидании страшной казни, ее изнасиловали и избили тюремщики, а он, ее главный враг, стал угрожать пытками и очередным насилием — и при всем этом она не сломалась и не сошла с ума! Да упрямство этой айсадской девчонки могло поспорить с его, кхана, волей!

Конечно, глупо, очень глупо так безрассудно жертвовать жизнью. Но она думает, что это правильно. А многие ли готовы стоять до конца за то, что считают верным? Если все дикари таковы, как эта девочка, то каких же друзей потеряли некогда его, Элимера, предки!

Тут он увидел, как голова айсадки упала на колени, и она заплакала тихо-тихо, почти неслышно. Мимолетная жалость закралась в сердце Элимера, но он быстро подавил несвойственное ему и лишнее чувство.

Блаженно раскинувшись на диване и неспешно поглощая виноград с серебряного подноса, Аданэй с рассеянным любопытством наблюдал за приготовлениями Вильдерина. Тот стоял перед зеркалом. Он только что надел последний браслет. Золотой, естественно! С рубинами. На нем позвякивало уже девять подобных. И еще ожерелье на шее, и кольцо в ухе. А его черные штаны так сильно расширялись книзу, что издали их можно было принять за юбку.

Вильдерин придирчиво осмотрел свое отражение и, видимо оставшись довольным, начал заниматься волосами. Часть их собрал сзади, завязав узкой лентой, остальные оставил свободно спадать на обнаженную спину. Юноша подошел еще ближе к зеркалу, взял небольшую кисточку и принялся наносить на веки сверкающую золотистую краску, потом подвел глаза черным, проведя линию от самых их уголков вверх, к вискам. Затем открыл небольшой флакончик, и в воздухе разлился аромат благовоний.

Аданэй всегда видел своего друга накрашенным, но само действо наблюдал впервые. Вильдерин и его предлагал накрасить, но Аданэй небрежно от него отмахнулся. Этот отказ вызвал у юноши слабую усмешку, и он пробормотал что-то про дикарей Отерхейна.

Теперь, полностью подготовившись для визита к царице и закончив осматривать себя в зеркале, Вильдерин гордо обернулся к Аданэю.

— Ну, как я выгляжу?

Но тот лишь смотрел на него снизу вверх, молчал и улыбался. На лице Вильдерина отразилась сначала растерянность, затем неуверенность.

— Тебе не нравится?

— Сказать честно?

— Да, — в голосе Вильдерина послышалась тревога.

Это показалось Аданэю презабавным, улыбка его стала еще шире и вскоре превратилась в смех.

«И как он умудряется казаться другим таким высокомерным?» — подумал он.

Однако Аданэй сам не раз видел, как в разговоре с другими рабами Вильдерин вздергивал подбородок, снисходительно поглядывая на собеседника из-под полу прикрытых век, а его изящные руки плавно двигались в такт словам, сказанным нарочито небрежным и холодным тоном.

А поскольку Вильдерин теперь общался с Айном, то стали поговаривать уже не об одном зазнавшемся юнце, а о двоих. И может быть, это к лучшему. Ведь когда он вновь станет господином, невольникам лучше как можно реже вспоминать, что Айн приходился им приятелем.

Аданэй очнулся от мыслей, когда до него донесся голос Вильдерина:

— Чего молчишь? — воскликнул он. — Что не так?

Только сейчас до Аданэя дошло, что Вильдерин все еще стоит и напряженно ждет ответа.

— Извини, я задумался, — Аданэй глянул на друга, прикидывая, стоит ли ответить или еще немного подразнить парня. Но, встретив нетерпеливый взгляд, наконец сдался:

— Ты похож на девчонку, когда раскрашенный. Хотя и весьма симпатичную. Родись ты девицей — был бы неотразим.

К его удивлению Вильдерин вздохнул с заметным облегчением.

— Айн, в Илирине все так красятся. И я тоже, но раньше ты ничего не говорил.

— А ты раньше не спрашивал.

Вильдерин рассмеялся:

— Просто ты дикарь!

— Возможно.

— Нет, правда! У вас мужчины одеваются в шкуры диких зверей.

— Исключительно знатные. И не одеваются — всего лишь набрасывают на плечи. А простолюдинам и рабам полагаются в лучшем случае шкуры домашнего скота.

— Какая разница! У вас считается, что лучшее украшение — это шрамы.

Аданэй фыркнул:

— А это ты с чего взял? И почему ты говоришь «у вас»? Я сейчас живу в Илирине, как и ты.

— Все равно, Айн, в душе ты истинный варвар и считаешь, что украшать себя недостойно.

Аданэй насмешливо приподнял брови:

— Просто, друг мой, я считаю, что моя внешность идеальна и не нуждается в дополнениях.

— С такими мыслям ты скоро вылетишь из дворца на какие-нибудь работы. Кто из господ захочет держать при себе дикаря? Да еще и такого самоуверенного!