Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Вы, презренные рабы! Да как вы осмелились оскорбить это место своим присутствием?!

— Повелительница, — прошептал Вильдерин, и вознамерился продолжить, но Лиммена оборвала его:

— Избавь меня от жалких оправданий, — в интонации ее послышалось презрение, и Вильдерин это почувствовал. Однако не замолчал:

— Повелительница, ведь ты сама мне позволила…

— Тебе. Но не твоему другу. Да и что касается тебя — это было раньше. Тебе понятно, что такое «раньше»? Сейчас все изменилось, — она ухмыльнулась, увидев, как вытянулось лицо любовника — бывшего любовника, снова поправила она себя.

Вильдерин, все еще дрожа от холода, посмотрел на нее измученным взглядом и снова показался ей жалким.

— Что ты на меня смотришь? Я не разрешала поднимать глаз! — возвысила она голос. — Ты провинился, и я еще решу, как тебя наказать, а сейчас убирайся! Сейчас же! И своего дружка забирай, — она мельком взглянула на Айна. Поза того казалась все такой же расслабленной, и лишь по выражению лица можно было догадаться, что ему не все равно.

Но Вильдерин не двинулся с места, только глаза округлились.

— Ты оглох, раб? Убирайся! Вон! — крикнула она и тихонько добавила: — Ничтожество.

Но юноша услышал. И даже в темноте можно было заметить, как смертельно он побледнел, и какое затравленное и удивленное выражение промелькнуло в его глазах. А спустя мгновение, быстро схватив одежду, он кинулся в заросли и, ломая кустарник, скрылся в чаще.

Царица перевела взгляд на Айна. Тот уже разворачивался, чтобы последовать за другом, но она окрикнула его:

— Стой! С него, — она кивнула в сторону, куда скрылся Вильдерин, — и этого хватит. Но ты так просто не отделаешься!

Раб молчал. Стоял неподвижно и молчал. Луна освещала его тело, на коже сверкали еще не высохшие капельки озерной влаги.

«Он словно бог, рожденный волною» — против воли подумала Лиммена, но, переборов себя, снова набросилась на Айна.

— Как ты думаешь, что мне с тобой сделать?! Убить? Отравить на рудники?

А дальше она еще что-то говорила. Кажется, угрожала. Но разум витал где-то далеко, голова блаженно кружилась, она что-то произносила, но не сознавала, что именно.

Аданэй почти не слышал слов Лиммены, хотя и сознавал, что с ее языка слетали какие-то угрозы. Мысленно он находился рядом с Вильдерином, который, должно быть, мчался сейчас по роще.

Проигнорировав гнев царицы, Аданэй уже собрался упрекнуть ее в жестокости к любящему ее человеку, но внутренний голос ехидно отозвался: «А ты сам разве лучше?» И в памяти всплыли большие несчастные глаза Ли-ли.

Он так и не высказал ничего, только спросил холодно:

— Могу я идти?

Лиммена как-то странно вздрогнула, будто приходя в себя, и Аданэй с внезапной ясностью понял: то, что звучало в ее голосе, то, что горело в ее глазах — это не злость и не ярость, это — страсть! Больная, мучительная страсть. И все тут же встало на свои места. И ее поведение, и ее грубые слова.

Сомнения исчезли. Неважно, какие еще угрозы она сейчас произнесет, ибо все они далеки от ее истинных желаний.

И перед мысленным взором Аданэя настойчиво замаячил призрак царского венца.

Трон Илирина, конец его униженному положению!

Царство! Власть!

Это стоит того, чтобы предать Вильдерина, это стоит мук совести, которые за этим последуют. Это стоит всего! Нельзя упускать такую возможность, второго шанса может не быть. А женщина, что стоит перед ним, для своих лет весьма недурна, а ее царственное положение делает ее очень и очень соблазнительной.

— Знаешь, что это за место? — между тем продолжила Лиммена. — Это священное место. В древности, если жрец видел здесь чужака, то приносил его в жертву хранителям озера. У выхода из рощи меня поджидает охрана. Что, если мне позвать их и вспомнить старые обычаи? Это будет забавный способ казни для такого бесстыжего раба, как ты! Да, я так и сделаю — принесу тебя в жертву!

— А может, ты лучше подойдешь и поцелуешь меня?

Лиммене показалось, будто на ее голову грохнулось что-то тяжелое, она даже покачнулась от неожиданности, но тут же недобро сузила глаза и занесла руку для удара, метнувшись к Айну.

Тот с шутливым испугом перехватил ее запястье и ласково поцеловал кончики ее пальцев:

— Может, хотя бы в этот раз обойдемся без оплеух? Так, для разнообразия.

Он притянул Лиммену к себе, и женщина почувствовала, как мужские руки заскользили по телу, вызывая уже знакомую ей дрожь. Она больше не могла противиться, мгновенно растеряв все свое самообладание и всю свою волю.

«И пусть! — успела подумать Лиммена, прежде чем ее руки легли на плечи целующего ее „похитителя сердец“. — Пусть!»

Почти всю жизнь она положила на благо Илирина. Хотя бы сейчас, когда смерть с каждым днем все ближе и неотвратимее, хотя бы сейчас, последний раз изведать этот безумный полет, ураган, смерч, давным-давно позабытый. Пусть!

Аданэй почувствовал, как Лиммена задрожала в его объятиях и жадно прильнула к нему. Тогда, выбросив из головы Вильдерина, он еще крепче прижал к себе женщину. Потеряв равновесие, оба упали в траву.

И продолжились ласки, и сладостные вздохи до утра раздавались в ночной тиши.

Небольшое судно неслось по Элайету — могучей, величественной реке, неторопливо катившей свои воды на юго-восток, к Рыжему морю. Давно забылось, отчего реке, самой большой в Отерхейне и единственной, пригодной для судоходства, дали такое имя. До нынешних времен дошли лишь обрывки смутных преданий, из которых следовало, что прозвали ее в честь древнего колдовского народа, обитавшего на побережье в незапамятные времена. Но название прижилось в юном Отерхейне.

Шейра неподвижно стояла на носу ладьи и, не отрываясь, смотрела вдаль. На губах ее блуждала легкая улыбка, которую сейчас ничто не могло спугнуть, ведь девушка снова вдыхала свежий воздух и видела небо, волны и песчаный, поросший кустарником, берег. Даже тяжелые мысли о плене не омрачали ее радости. Она почти забыла и о темном вожде, который тоже находился на судне, и о воинах, приставленных ее охранять. Видимо, вождь боялся, что айсадка бросится в воду. Конечно, какую-нибудь неделю или две назад она, скорее всего, так и поступила бы. Но не сейчас! Ведь у нее появился шанс убить вожака шакалов! Или умереть самой, что, несомненно, лучше, чем всю жизнь провести в позорном плену. Да, она помнила свою вынужденную клятву: не пытаться покончить с собой. Но вероятно, шакал считал людей племен очень глупыми, если допустил, что она покорно согласится остаться его пленницей. Нет! Даже ради возможности убить его — нет! Темный вожак ошибся: айсады честны, но не глупы. Кое-чего он все-таки не предусмотрел. Она поклялась, что не станет убивать себя в случае поражения. Но о времени боя речи не шло. Кто помешает ей, Шейре-Сину, открыться для вражеского удара, если она почувствует, что ей не победить? Если она сделает это неожиданно, проклятый шакал не успеет остановить удар, а она не успеет нарушить клятву.