Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Да-да, я сам должен был подумать об этом. Но я даже предположить не мог, что царице взбредет в голову поить им какого-то раба. Надо же, из-за такой ерунды могли рухнуть все наши планы! Но повезло, слава Богам, повезло!

— Постой… Ты сказал — царице? Это что, она приказала?

— Да, но теперь это неважно. Что насчет легенды?

— Мне просто пришлось. Выхода не было. Она начала догадываться. Я не успел рассказать тебе.

— Надеюсь, ты мне не лжешь, — угрожающе процедил Ниррас, сверкнул недобрым взглядом в сторону Аданэя, но тут же сменил интонацию, и голос его зазвучал спокойно:

— Именно из-за своего вранья ты сейчас находишься здесь. В общем-то, если все сделаем правильно, оно обернется нам на пользу. Но теперь тебе придется быть куда осторожнее, чем раньше: царица говорила о тебе на совете, и все советники, в том числе и наши недруги, узнали о твоем существовании.

— На совете? Обо мне?

— Да. Она решила, что тебе известны имена выживших мятежников. Вот и приказала мне расспросить тебя. И пытать, если не расскажешь. Так что вспоминай.

— Кого вспоминать, советник? — ухмыльнулся Аданэй. — Ведь я всю жизнь был рабом, разве нет?

Ниррас вскинул на него взгляд, помолчал и осторожно выговорил:

— Ты так сказал нам с Гилларой.

— Но ведь тебе известно, что я солгал, не правда ли? Известно, кто я такой на самом деле?

— Почему ты так думаешь?

— Я знаю, а не думаю. И к чему притворство, Ниррас? Разве у нас не общая цель?

— Хорошо… хорошо, — сдался советник, — ты прав. Пусть знаю. А теперь давай по делу, ладно? Имена.

— Я могу назвать только тех, кто поддерживал меня до того, как Элимер стал кханом. Но я понятия не имею, не превратились ли они в его верных подданных. Я вообще не знаю, что с ними сейчас и где они.

— Понимаю. Но мне нужно хоть что-то. Мы ведь не можем позволить, чтобы тебя пытали, верно? Иначе ты выболтаешь то, что приведет на плаху всех нас.

— Ты будешь записывать?

— Да. Говори.

Ненадолго задумавшись, Аданэй начал перечислять своих былых сторонников. Ниррас записывал долго и скрупулезно, терпеливо вытягивая из него все подробности их жизни, характера и слабостей.

— Чего царица хочет добиться? — спросил Аданэй советника, когда тот закончил записывать. — Междоусобицы в Отерхейне?

— Верно.

— Неплохая идея. Но ее непросто будет осуществить.

— Междоусобица начнется сама собой, когда в Илирине появится новый царь, а в Отерхейне об этом узнают, — усмехнулся Ниррас и добавил: — Если, конечно, этот новый царь действительно появится — что во многом зависит от тебя. Поэтому спрошу: как дела с царицей?

— Увы, никак. Кажется, я ей не нравлюсь.

— Почему ты так решил?

Аданэй с досадой вздохнул.

— А как еще прикажешь думать? Сначала она захотела отдать меня своей Рэме, потом приказала высечь. А из-за вранья Рэме я едва не получил пятьдесят ударов вместо десяти. Но царице шалость служанки, видимо, показалась забавной, она смеялась. А потом потребовала, чтобы я унижался, вымаливая прощение! Я и смерти-то избежал только благодаря защите Вильдерина. Правда, в конце нашей с Лимменой беседы мне показалось, будто она смягчилась. Я даже подумал, будто ее сразило мое бесподобное обаяние, — Аданэй усмехнулся. — Но в следующие дни, когда мы сталкивались, она даже не смотрела на меня, словно я пустое место.

Ниррас погрузился в размышления, а когда вынырнул из них, то проговорил не очень уверенно:

— Мне показалось странным, что Лиммена на совете вообще показала свою неприязнь к тебе. Я еще тогда подумал: ты — не первый раб, который проявил неповиновение. Во дворец Эртины попадали разные люди. Иногда и мне приходилось наблюдать потрясающие истерики. Но царицу они никогда не волновали. Да, она приказывала высечь непокорных, но тут же о них забывала. И уж точно никогда раньше не требовала от виновных покаяния — у царицы Илирина есть занятия поважнее. А с тобой, как я понял, она имела некую беседу. Похоже, чем-то ты ее все-таки заинтересовал. И сдается мне, интерес ее вызван не только твоим благородным происхождением. Бывших господ здесь и без тебя немало. И еще… как мне доносят, последнее время она не приглашает к себе Вильдерина. Кстати, как поживает ваша лживая дружба? Мальчишка верит тебе?

— Как самому себе, — ответил Аданэй, и ему стало грустно.

К чему себя обманывать? То, что он делает сейчас и собирается сделать в будущем — это предательство. И предаст он человека, который рисковал благосклонностью своей любимой ради него, Айна. Человека, который искренне верил своему другу.

Аданэй прекрасно понимал, как больно будет влюбленному в царицу юноше, если осуществится план Гиллары, но отступать не собирался. Только добившись трона Илирина, он вернет то, что принадлежало ему по праву рождения, и только так он сможет отомстить брату. Да, из-за этого пострадают невинные, но ведь судьба не разбирает, кому наносить удары, и в том не его, Аданэя, вина. Будь его воля, он сделал бы все, чтобы на месте Вильдерина оказался кто угодно другой. Но, увы, под ударом оказался именно Вильдерин, к которому Аданэй успел привязаться, несмотря на свои тайные замыслы.

«Если все удастся, и я стану царем — я сделаю Вильдерина свободным», — кое-как успокоив себя этой мыслью, он заставил себя не думать о друге.

— Знаешь, — сказал Ниррас после долгого молчания, — будет очень хорошо, если ты как-нибудь подставишь этого юнца, чтоб уж точно лишить его расположения царицы.

— Нет, я не стану, — отрезал Аданэй.

Советник пытливо взглянул в его лицо, но в следующий миг отмахнулся и бросил:

— Как знаешь, как знаешь…. Что ж, тогда ты можешь идти, но помни: здесь тебя долго допрашивали, а может даже пытали. Так что не забудь притвориться измученным.

— Да мне и притворяться не нужно, — пробормотал Аданэй, направляясь в сторону двери.

После разговора с Ниррасом Аданэй внимательнее присмотрелся к поведению царицы. И пусть он видел ее лишь изредка и мельком, но кое-какие выводы сделал и из этих мимолетных встреч. Всякий раз, когда Лиммена сталкивалась с ним, во взгляде ее мелькал легкий испуг, а потом она резко отворачивалась, делая вид, будто не замечает Айна. Раньше подобную реакцию Аданэй наблюдал у юных влюбленных девиц, и если бы Лиммена не казалась такой неприступной, гордой и царственной, он решил бы, что она смущается. Но радоваться кханади не спешил: вполне возможно, что он, обнадеженный словами Нирраса, увидел лишь то, что захотел увидеть.

Между тем, всегда такая умиротворенная атмосфера в комнате Вильдерина неузнаваемо изменилась. Как и сам хозяин. Вот уже около недели парень выглядел странно рассеянным, на вопросы отвечал невпопад, словно мысли его витали где-то далеко; он не реагировал на подначки и шутки Айна, и на губах его теперь возникало лишь бледное подобие былой улыбки.