Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

И Аданэй начал судорожно вспоминать имена погубленных Элимером знатных мятежников, чья история могла бы совпасть с той, которую он только что придумал. Но не успел.

— Как же тебя зовут на самом деле? И как звучит имя твоего рода?

— Айн — мое настоящее имя. А имя рода… — тут он мастерски изобразил отчаяние и с горькой иронией добавил: — Мой род мертв. Его не существует.

— Но есть ты, — на лице царицы Аданэй обнаружил заметное оживление и плохо скрытое любопытство.

— А что я? — горько усмехнулся он. — Имя моего рода не может принадлежать рабу. Я открою его не раньше, чем перестану им быть. Если перестану…

— И ты не пытался бежать из рабства?

— Я пытался, — он равнодушно пожал плечами.

— А сейчас? Если, допустим, я позволю тебе вернуться в Отерхейн? Прошло столько лет с тех пор, как Элимер подавил мятежи. Он может простить тебя, если ты покаешься.

Вопрос был провокационным, но чтобы ответить на него Аданэю даже не пришлось притворяться:

— Я ненавижу Элимера. Он лишил меня семьи и дома, он превратил меня в раба! И даже если он меня простит, то я его — никогда. Никогда! — и в глазах Аданэя зажглась уже настоящая, а не поддельная злоба.

— Хорошо, можешь идти, — неожиданно прервала разговор Лиммена.

Аданэй не заставил просить себя дважды: эта беседа изрядно его утомила, забрав, кажется, все силы. Он чувствовал себя измученным, изможденным, и мечтал быстрее добраться до кровати. Сейчас даже с Вильдерином встречаться и разговаривать не хотелось. И думать не хотелось тоже. В конце концов, о важных вещах — например, о царице, — он может поразмыслить и завтра.

Советники смотрели на Лиммену так, словно ждали от нее ответа, и царица поняла, что отвлеклась и прослушала последнюю фразу Нирраса. Неудивительно: малый совет длился уже довольно долго, а она в последнее время быстро утомлялась. Без сомнения, во всем виновата болезнь…

— Прости, — сказала она, — я кое-что обдумывала. Так о чем ты говорил?

— Об Эхаскии. Неплохо бы возобновить с ними дружбу.

— Их дружба слишком разорительна, — возразил один из советников — Кхарра. — Эхаскийский регис потребует снять запрет с торговли их специями и тканями на наших землях. Да еще и выхода к морю захочет.

— Все верно, — не раздумывая, подтвердил Ниррас. — Но из двух зол я предлагаю выбрать меньшее. Все-таки Эхаския наш ближайший сосед. Страна хоть и небольшая, но войско у нее довольно сильное. И это войско может выступить на стороне Элимера, если тот объявит нам войну. Лучше договориться с государем Рейлиром до того, как это случится.

— Ты прав, — согласилась Лиммена. — Уж лучше вызвать недовольство наших купцов, но вернуть расположение региса.

— Недовольства не будет, — вставил Оннар. — Купеческим гильдиям придется понять, что это вынужденные меры. Я найду способ убедить их.

Царица кивнула. В этом вопросе она могла полагаться на Оннара всецело: прежде, чем стать советником, он возглавлял одну из купеческих гильдий, а потому в делах торговли разбирался лучше всех присутствующих.

— Надо скорее направить в Эхаскию послов, — сказала Лиммена, посмотрев на Кхарру. — Займись этим.

— Выберу лучших, Великая.

— Хорошо. С этим решили. Но есть еще один вопрос, который я хочу обсудить. Помните, мы пытались найти и договориться с вельможами Отерхейна, которые недовольны Элимером?

— Конечно, но все изображали верных подданных, — фыркнул Кхарра. — Дрожали перед своим тираном, хотя он находился далеко.

— А еще боялись, что это проверка, которую серые крысы устроили, а потому не верили нашим посланникам, — откликнулась Лиммена. — Но сейчас у нас появилась одна возможность. Она неверная и шаткая, но это лучше, чем ничего.

Все взгляды устремились на правительницу, и та продолжила.

— Будет проще, если мы узнаем имена недовольных наверняка, а заодно поймем, чего они хотят добиться, свергнув кхана.

— Мы пытались выяснить это и раньше. Что изменилось, Великая? — спросил Ниррас.

— Появился раб из Отерхейна. Раб благородного происхождения, сын одного из советников. Он сказал, что Элимер казнил его отца за участие в мятеже. Возможно, этот невольник укажет нам выживших мятежников.

— Почему ты уверена, что он не солгал? — в глазах Нирраса промелькнуло странное выражение, но Лиммена не обратила внимания.

— Потому что если ложь вскроется — его казнят, и он об этом знает. Да и сам подумай: раб хорошо говорит на илиринском, хотя появился здесь недавно. Значит, получил образование, недоступное простолюдину. И говорит он с отерхейнским акцентом. Кроме того, ведет себя слишком нахально для раба. Он мог соврать лишь в том, что был сыном мятежника. Но зачем? Не вижу причины, ради которой он стал бы рисковать жизнью.

— Но как он попал в Илирин? — Ниррас был почти уверен, что царица говорила об Айне. О ком еще? Удивляло советника другое: любовником Лиммены мальчишка не стал, зато умудрился придумать какую-то историю о своем прошлом и не предупредил об этом его, Нирраса.

— О, это ты его привез! — ответила царица. — Его имя… кажется, Айн. Если только мне не изменяет память.

Царица притворилась, будто с трудом вспомнила имя раба, а Ниррас изобразил, что очень удивился ее сообщению. Неизвестно, заметили бы они притворство друг друга или нет, но неожиданный, резкий вопрос Кхарры отвлек их:

— Откуда нам знать, что его не подослали специально! Либо отерхейнцы, либо кто-то из предателей-илиринцев? Может, он здесь вынюхивает, выслушивает, каким-то образом передает весточки своему кхану? Да может он вообще один из этих серых крыс?

— Если бы ты видел, в каком состоянии я подобрал его в Ишмире, — фыркнул Ниррас, — то у тебя не возникло бы подобных сомнений.

Кхарра с подозрением покосился на Нирраса, недоверчиво хмыкнул, однако промолчал, еще не готовый открыто выразить недоверие главному советнику царицы. Хотя он подозревал — давно уже подозревал, — что Ниррас ведет двойную игру, которая, вероятно, отразится и на нем, Кхарре. Причем отразится не лучшим образом. Но доказательств не было, одна лишь интуиция. Недавно организованная им слежка за этим осторожным человеком пока тоже ничего не дала, но все же Кхарра считал, что подозрения его не беспочвенны. Чем еще объяснить, что Ниррас, в отличие от других советников и глав знатных семейств, допущенных ко двору, не пытается подчинить себе Латтору, не заигрывает с родственниками Маррана? Он либо не понимает, что завладевший наследницей и ее мужем завладеет и троном, либо… видит на троне кого-то другого — не Латтору. Странно, очень странно. А этот раб? С чего бы военачальнику, презирающему роскошь и бесполезных рабов-для-красоты, привозить такого раба из далекого Ишмира? Неужели только для того, чтобы порадовать царицу? Нет-нет, что-то здесь нечисто. Уж не сговорился ли Ниррас с врагами Илирина?