Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

А на следующий день государственные дела заставили ее позабыть и о рабах, и о любовниках. Читая срочные донесения разведчиков, она обдумывала, как привлечь сторонников в случае войны с Отерхейном и как усилить собственное войско.

— Ну, Айн, — удивленно произнес Вильдерин спустя два дня, — раны на тебе как на кошке заживают. Я не удивлюсь, если от них даже шрамов не останется. Скоро опять начнешь бродить по дворцу и творить глупости, если только твой мудрый друг тебя не остановит, — он рассмеялся, и Аданэй ответил ему благодарной улыбкой.

— Вильдерин, спасибо тебе. Я не хотел доставлять неприятности. Просто так вышло.

— Да уж, нехорошо вышло, — Вильдерин слегка нахмурился, но скоро морщинка, сложившаяся на переносице, разгладилась: — Но надеюсь, все наладится. Как только окончательно придешь в себя, отправляйся к царице и попроси прощения. Повелительница великодушна, она не станет долго злиться.

— Великодушна? — проворчал Аданэй. — Мне так не показалось. Знаешь, пятидесяти ударов я бы не вынес, отдал бы концы уже на половине.

— Пятидесяти? — Вильдерин искренне удивился и снова нахмурился. — Странно. Мне показалось, она говорила лишь о десяти. Но в любом случае, все закончилось хорошо. Как думаешь, скоро ты сможешь пойти к повелительнице?

— Хоть сегодня.

— Нет, — возразил Вильдерин, — ты еще слишком слаб.

— Брось! Я нормально себя чувствую. Спина болит, но это мелочи. Чем быстрее я разделаюсь с этим покаянием, тем лучше. Ненавижу неопределенность.

— Решать, конечно, тебе. И царице, — недоверчиво отозвался Вильдерин. — Я спрошу ее, — он вздохнул: — Какой ты все-таки упрямый сукин сын! Недавно появился, а уже нажил себе такого врага, как Рэме.

— Да кто она такая, эта Рэме? Почему царица так о ней печется?

— Потому что в ней нуждается. Когда нужно кого-то отравить или подкупить, подслушать разговор — это делает Рэме. С ней, увы, приходится считаться.

— Ладно, — теперь уже нахмурился Аданэй. — Как выражается Латтора, давай не будем о ней к ночи.

— Хорошо, — согласился Вильдерин. — А теперь советую отдохнуть, иначе вечером ты будешь представлять собой жалкое зрелище. По крайней мере, для очей царицы, — и юноша тут же скользнул за дверь.

Аданэй перевернулся на другой бок: лежать на спине до сих пор было больно. Спать ему не хотелось. Зря Вильдерин оставил его в одиночестве. Теперь неминуемо начнут лезть в голову неприятные мысли.

Он, конечно, соврал, что чувствует себя хорошо. Но зато верно другое: лучше быстрее отделаться от этого бесполезного покаяния.

Какое-то время Лиммена молча разглядывала Айна, который с поклоном явился в ее покои. Кажется, он чувствовал себя не очень уютно. Оно и правильно, раб обязан проявлять робость пред взором правительницы Илирина, особенно если имел наглость ей перечить. Наверное, поэтому он заговорил не сразу. Набирался смелости или, возможно, ждал, пока она заговорит первая. Ну нет! Может, он раньше и был знатен, но сейчас — никто. Так пусть прочувствует это!

Лиммена и сама не понимала, почему ей так хочется унизить Айна. Сколько она помнила, ее никогда не волновало, что думают или чувствуют рабы — за исключением разве что Вильдерина и Рэме. И то верно, какое дело владычице Илирина до невольников? Но этот Айн чем-то неуловимо раздражал ее, с самой первой встречи раздражал. Виделось в его лице что-то неприятное — надменность, насмешливый взгляд, словно он на всех, даже на нее, царицу, смотрел свысока. И у раба не получалось скрыть это, даже когда он пытался угодить и польстить.

Айн наконец заговорил:

— Повелительница, прошу простить мою недостойную дерзость, — в середине фразы голос его заметно дрогнул, и Лиммене это доставило удовольствие.

Она уже успела рассмотреть Айна внимательнее: бледен, напряжен, смущен. Видимо, не до конца оправился от плети, стоять на ногах ему нелегко. Зачем же пришел сейчас? Сам захотел, или настоял Вильдерин? Впрочем, это неважно.

— После таких проступков, раб должен на коленях вымаливать прощение, — сказала она.

Брови Айна слегка приподнялись:

— Прости, не думал, что Великая желает убедиться во власти над рабом. Надеюсь, мои жалкие потуги не оскорбят владычицу: просто мне еще сложно двигаться… — ноги Айна начали медленно подгибаться, однако он не оторвал взгляда от лица царицы.

— Ты и впрямь достаточно жалок, можешь не пресмыкаться, это вряд ли что-то изменит, — Лиммена раздраженно махнула рукой. Раб, так и не успев опуститься на колени, снова выпрямился.

«Он хитер и самонадеян, — нервно подумала царица, — но таких много. Отчего же именно его мне хочется сломить и унизить?»

Лиммена приблизилась к Айну, пренебрежительно осмотрела с ног до головы, словно диковинное животное. Медленно обошла его и встала за спиной. Айн проследил за ней настороженным взглядом. Лиммена же сильно надавила ладонью на опухшую, исполосованную багровыми отметинами спину и, заметив, как поморщилось его лицо, сладко пропела:

— Должно быть, больно.

Уловив в глазах раба плохо скрытое негодование, она тихонько засмеялась.

— Интересное ты создание, Айн, — проворковала. — Ответь, к чему ты устроил нелепую истерику? Рэме молода, красива. В чем дело?

— Я уже отвечал на этот вопрос, владычица. И чуть не отправился к праотцам. Теперь у меня лишь две возможности: повторить свой ответ, или сказать то, что желает услышать Великая. Но я бы не хотел тебе лгать.

«Проклятье! — пронеслось в голове Лиммены. — Он опять выкрутился!»

— Чуть не отправился к праотцам? — насмешливо бросила она. — Не пытайся обмануть меня, ничтожный! От десяти ударов еще никто не умирал!

— Десяти? — в голосе раба послышалось неподдельное изумление. — Палач говорил о пятидесяти!

Тут пришел черед Лиммены удивляться:

— От этого действительно можно умереть. Но палач не посмел бы ослушаться приказа, он не такой бестолковый, как ты, — царица замолчала, но скоро в глазах ее вспыхнула догадка, и она весело рассмеялась: — Ну конечно! Это Рэме! Здорово же ты досадил ей, раз она задумала тебя убить! Вот паршивка! Правду говорят: никогда не зли женщину, ибо месть ее будет страшной.

Но тут Лиммена снова взглянула на Айна и осеклась, увидев, что его побледневшее лицо выражает гнев, безмерное удивление и отвращение (к ней?!).

— Ты смеешься? — совсем тихо спросил раб. — Тебе смешно?

Да, видимо, правду сказал Вильдерин — этот Айн действительно когда-то был свободным господином. Иначе не удивлялся бы пренебрежению к своей жизни.

— Рэме нарушила приказ, — все так же тихо продолжил говорить раб. — Нарушила тайно и подло. А тебе все равно, ты смеешься, словно это незначительная шалость. Я понимаю, Владычицу не волнует, буду я жить или умру — но смеяться?! Даже над дворовым псом не смеются, когда ему больно. Так почему царице Илирина доставляет такое удовольствие моя боль?