Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Наверное, из-за того, что раб был прав, или потому, что сейчас он смотрел на нее как на обычную женщину, а не повелительницу, Лиммену охватила холодная злость, и она с размаху ударила Айна по лицу.

— Как смеешь ты, грязный раб, — прошипела царица, — говорить мне такое?! Да я сейчас же прикажу отрезать твой мерзкий язык!

— Отрезать язык… — с непонятной усмешкой пробормотал невольник, отнимая ладонь от покрасневшей щеки. — Кажется, это превращается в славную традицию…

Но вдруг посерьезнел и добавил:

— Великая права, моя жизнь действительно в ее руках.

Слетела маска рабской угодливости, и со всей откровенностью обнажилось его истинное лицо: надменное, властное и красивое. О да, этот привык сам быть господином. И скорее позволит убить себя, чем по-настоящему подчинится.

Лиммена по какой-то причине не могла оторвать от него взгляда. Это лицо! Эти глаза! Такие странные, колдовские глаза! Светло-серые, словно прозрачные, а по краям радужки — темно-синие, почти черные. Манящие. Опасные. Что за странная сила сокрыта в них, если она — правительница огромной страны — не способна пошевелиться, находясь под их властью! Этот энигматичный взгляд…

С трудом переборов себя, Лиммена отвернулась и пренебрежительно бросила:

— Ты будешь казнен. Я так решила, — с неудовольствием и злостью она заметила подрагивающие нотки в собственном голосе.

— Пусть будет так, — спокойно отозвался тот.

Конечно, Аданэй только казался спокойным. Он знал, что опять, вот уже который раз, ступает по лезвию ножа. Он рисковал, когда смеялся в присутствии Элимера, рисковал, насмехаясь в лицо надсмотрщику в каменоломнях, а с Лимменой рисковал вот уже второй раз. Но чувствовал: ничего дурного уже не случится. Царица, хоть и старалась этого не показать, попала под его необъяснимые чары, природу которых Аданэй и сам не понимал.

Лиммена стояла спиной к Айну, с ней творилось что-то невообразимое. Злость и ярость мешались с азартом. Сердце билось быстрее и быстрее. В груди родилась боль. Проклятье! Конечно, она снова потеряла спокойствие, вот приступ и не заставил себя ждать. Нет, только не при нем! Нет, он не должен видеть!

Но выставить раба Лиммена не успела. Боль скрутила сильнее, чем когда-либо прежде, царица не успела сдержать стона и повалилась на ковер.

«Какой стыд!» — промелькнула мысль, прежде чем разлететься осколками и раствориться в мучительной бездне, лишив царицу возможности и думать, и воспринимать окружающее. Теперь оставались только двое: Боль и Лиммена. Лиммена и Боль.

Когда болезнь разжала когти, взгляд Лиммены прояснился, предметы вокруг обрели привычную резкость, и царица поняла, что лежит на полу, а Айн держит ее голову у себя на коленях. Какая чудовищная ирония! Она собиралась унизить этого раба, но сама оказалась униженной. Он видел ее беспомощной. Он смотрел, как она корчилась у его ног. Какое же злорадство он, должно быть, испытывал — этот раб, бывший господином!

Лиммена заглянула ему в глаза, боясь увидеть в них торжество и насмешку. Однако ничего подобного не обнаружила. Взгляд Айна казался мягким и как будто ничего не выражал. Тут Лиммена осознала, что ее голова все еще покоится на его коленях, и ей стало стыдно. С трудом поднявшись на ноги, она сделала шаг, но снова накатила тошнота, голова закружилась, и царица опять упала бы, если б раб не оказался рядом. Как это позорно — принимать от него помощь!

Лиммена не понимала, почему ей так важно выглядеть в его глазах грозной повелительницей, не знающей слабости, но она движением руки попыталась отстранить Айна, однако тот не подчинился. Вместо этого подхватил ее и отнес на кровать.

— Ну, и зачем ты мне помогаешь? — спросила царица. — Надеешься, я сохраню тебе жизнь?

— Нет, — Айн покачал головой. — Ты бы и так меня не убила.

Произнося эти слова, Аданэй знал, что снова рискует — сумасбродная царица может казнить его просто из чувства противоречия. Но отступать было уже поздно.

— С чего ты взял? — изумилась Лиммена. — Я могу сделать с тобой все, что угодно! Неужели нисколько не боишься?

— Глупо совсем не бояться, — губы Айна чуть затронула улыбка. — Все живое боится смерти. Но мне показалось, ты не из тех, кто станет убивать без особой причины.

— Страха ты не чувствуешь… Тогда что? Может, злорадство?

Айн склонился над Лимменой и, всмотревшись в ее лицо, печально произнес:

— Мне самому слишком хорошо знакома боль. Как я могу радоваться чужой?

И она не нашлась, что ответить.

Аданэй знал: его слова далеки от истины: пусть злорадства он и впрямь не чувствовал, но неожиданный приступ царицы помог ему чуть приблизиться к ней, а это не могло не радовать.

Он еще раз посмотрел на Лиммену. Тем самым — особенным — взглядом. И произнес холодно и почтительно:

— Позволишь идти, повелительница?

— Да, ступай, — устало отозвалась Лиммена. Что ж, этот Айн оказался прав: ни убивать, ни наказывать его желания более не возникало.

И тут, перед тем, как уйти, раб непринужденно, словно невзначай, откинул с ее лица выбившуюся из прически прядь, слегка коснувшись пальцами щеки. И поклонившись, направился к двери.

«Да как он смеет! Будто я не царица, а деревенская девка!» — мысленно возмутилась Лиммена, стараясь не признаться себе в том, что от его прикосновения по телу пробежала волна горячей дрожи. Но она почти мгновенно взяла себя в руки и окликнула Айна на выходе:

— Подожди! — если уж он все равно здесь, неплохо бы выяснить то, что собиралась. Лиммена приподнялась на подушках и жестом приказала рабу не подходить ближе. Пусть стоит в дверях.

— Отвечай, кем ты был до рабства? И не смей лгать.

Несколько мгновений Аданэй размышлял. Должно быть, царица неспроста задала этот вопрос. А раз так, продолжать лгать слишком глупо. И опасно.

— Я был свободным жителем Отерхейна, повелительница.

— Это я поняла и без тебя, — фыркнула Лиммена. — Подробнее. Кем ты был? И почему солгал Ниррасу?

«Что ж, похоже, эти вопросы я могу обернуть себе на пользу» — подумал Аданэй.

Он искусно изобразил сомнения, бегающий взгляд, а затем сделал вид, будто с трудом решается на откровенность:

— Мой отец был одним из младших советников бывшего кхана, а я — предводителем сотни. В будущем мне предстояло водить в бой тысячу, либо пойти по стопам отца. Но не сложилось. Кханом стал Элимер. Многие знатные люди, в том числе и мой отец, воспротивились этого. Они поддерживали другого кханади. Но Элимер убил почти всех недовольных. Мою семью тоже. А я бежал на запад, к Сайхратхе, но в пути нарвался на разбойников. Они продали меня в Ишмир, в рабство. Вот и все. Я не сказал об этом Ниррасу, я боялся, что он выдаст меня Элимеру: за мою голову там, в Отерхейне, назначена награда.