Михаил Шабловский - От тёмного истока

Тем не менее, поставить в известность о произошедшем моих начальников и вызвать опергруппу для ликвидации паранормальной угрозы высокой степени было, конечно, совершенно необходимо. И сделать это следовало как можно быстрее. Но вот же беда (казалось бы, немыслимая в наше время) — я остался совершенно без средств связи. Мне срочно нужен был либо ноутбук для подключения к универсальному разъёму опорного пункта, либо хотя бы самый простой мобильный телефон, чтобы отбить с него кодовое сообщение на особый номер для экстренного вызова опергруппы с указанием моего персонального идентификатора и опорного пункта. Но телефон Анны мы выкинули из тепловоза ещё на станции, чтобы граф не выследил её через родительский контроль. Телефон же Алёхина попал под удар картечи и погиб вместе с его отважным хозяином.

Кроме того, следовало также срочно позаботиться о некоторых насущных потребностях. Кое-как в малюсеньком рукомойнике удалось нам умыться и смыть с себя кровь нашего погибшего товарища. Я вскрыл коробку армейского пайка и бутылку питьевой воды из запасов опорного пункта, и мы с Анной весьма скромно позавтракали. Затем я уложил обессилевшую от переживаний девушку на складную кушетку, и она тут же задремала маетной, неспокойной дрёмой.

Сам же я уселся рядом в брезентовое креслице, прикрыл глаза и глубоко задумался. Искать ли способ связаться с Организацией вне долины или же вернуться к оставшемуся в моём «форде» ментальному передатчику? Для реализации первого варианта нужно было немедленноотправиться раздобывать телефон. У меня не было особого желания выходить на большую дорогу и отбирать мобильник у первого встречного, подобно мелкому хулигану из подворотни, но пока это представлялось наиболее кратким путём в нынешних обстоятельствах. Конечно, можно было попросту вернуться в Москву и доложить обо всём Зиновьеву лично. Или разыскать клинику в Яхроме на Тенистой и обратиться в ту её часть, что принадлежала Организации. Но всё это требовало времени. А ведь Кримсон Рихтер и несчастные Лидия и Люция всё ещё находились во власти графа и ждали, так ждали избавления. И я прямо-таки физически чувствовал, что времени у меня нет, что время уходит и утекает, что в долине прямо сейчас происходят странные и даже страшные вещи, и скорее всего, действовать мне надо самостоятельно. Может быть, я тоже начал чувствовать эти пресловутые «возмущения ментального поля»? Не знаю… Зато я прекрасно знал, что даже вызови я опергруппу прямо сейчас, прибудет сюда она самое раннее через несколько часов, а может даже и на следующий день, если занята на другом задании. Одна группа на департамент. Недостаток оперативников давно уже стал притчей во языцех в общении моих коллег внутри нашего нетворка. Но тут поделать было ничего нельзя — Организация отнюдь не всесильна. Да и не могли же мы набирать в оперативники по призыву и затыкать прорехи штатного расписания необученными кадрами или обыкновенными людьми, как поступали при недостатке личного состава иные «земные» спецслужбы. Так что пока получалось, что как минимум на ближайший день мне предстояло стать боевой единицей самому в себе и выйти против паранормальной угрозы высокой степени — вне зависимости от того, смогу я вызвать подмогу, или нет. И я снова принял решение. Не знаю, до сих пор не знаю, правильное или нет, но принял твёрдо.

Вероятно, Анна тоже что-то почувствовала, потому что она вдруг проснулась и приподнялась на кушетке, глядя прямо на меня.

— Андрей, — сказал она тихо, но решительно. — Что-то происходит в долине. Я знаю. Мы теряем время. Ты же можешь вызвать подмогу из своего… своего КГБ?

Я помотал головой:

— Нет, во всяком случае прямо сейчас — нет. У нас нет телефона, у меня его отобрал твой отец. А передатчик остался в машине. Аня… Я должен вернуться в долину. Тебе, наверно, нужно будет остаться здесь и дожидаться моих товарищей, чтобы всё рассказать и проводить их в поместье. Это очень важно.

Глаза Анны расширились в страхе:

— Нет, Андрей, нет! Не ходи туда один! У отца почти пятьдесят охранников, и Пузин, и Сомов, и даже многие крестьяне его почитают! Тебе же не справиться со всеми! Тебя поймают и… и убьют… Как я буду тогда? Я… я уже не смогу без тебя…

Румянец прихлынул к побледневшим щёчкам, девушка чуть отвернулась и сказала:

— Я очень глупенькая, я понимаю. Но я… я люблю тебя. Полюбила сразу, как увидела тогда под фонарём в саду. Я дура, верно? Ты большой и взрослый сильный агент, государственный офицер, а тут я — малолетняя глупышка, да ещё и дочка преступника… Я тебе не нужна, я понимаю, тебе и не до меня сейчас, ты на службе. Но я так боюсь за тебя, так боюсь, хороший мой. Если ты пойдёшь туда и пропадёшь — как я стану жить?

Я посмотрел в глаза Ани. Как огромные сверкающие звёзды сияли они передо мною. На секунду я зажмурился… И тоже принял решение. И на сей раз я не мог, не мог, не мог принять иное. Я отпустил себя и упал, упал прямо в эти звёзды, в эти озёра света, точнее будет сказать, вознёсся к ним, и стал целовать, целовать эти ясные глаза, и пылающие щёки, и трепетные, нежные, жаждущие губы.

«Я люблю тебя…» — шептал я. — «Я люблю тебя, милая моя, маленькая моя, я тоже люблю тебя!!»

О страстные признания! О пылкие объятия! О сладкие поцелуи и нежные прикосновения!

Сколько времени провели мы так, растворившись друг в друге? Пять минут, людскую жизнь, краткий век? Или вечность и бесконечность спрессовали мы в эти мгновения, слив воедино альфу и омегу, кружась в беспредельном наслаждении любви?

Наконец, смущённые и разгорячённые, мы уселись рядом на кушетке и взялись за руки.

— Анечка, — первым заговорил я. — Я нашёл тебя, нашёл там, где и не чаял найти. Я не хочу тебя потерять, не хочу отходить от тебя даже на мгновение. Но… Я не могу забыть и о долге. Недостойным твоей любви счёл бы я себя, если бы забыл о своих обязанностях, забыл о простых жителях твоей долины, о тех, кому уже навредила или ещё может навредить власть твоего отца — прости меня за эти прямые слова, — и если бы я забыл о великой жертве Захара Алёхина. Долг зовёт меня, а чутьё подсказывает, что действия мои должны быть немедленными. Да ты и сама говорила об этом.

Аня склонила голову мне на грудь и тихо ответила:

— Да, милый. Я знаю. Плохой подругой была бы я тебе, если б себялюбиво заставляла остаться с собой, удерживала возле себя вопреки и долгу твоему, и стремлению, и людскому благу. В минуту слабости просила я тебя не возвращаться в долину. Но я тоже помню о словах дяди Захара — как могу я забыть такое! Ты должен остановить отца, тебе теперь я доверяю больше всех на свете, и я верю, что тебе это под силу, и чувствую, что именно тебе это суждено. Но я хочу пойти с тобой и помогать тебе, и погибнуть вместе с тобою, если потребуется.