Михаил Шабловский - От тёмного истока

Я покачал головой:

— Милая моя, хорошая. Не могу я тебя взять с собой. Даже если бы представить себе, что я настолько эгоистичен и мерзок, что готов подвергнуть опасностям свою любимую ради малой помощи в работе, и то нет никакого смысла тебе идти. Посмотри на меня.

Анна подняла взгляд. Я нажал мысленный рычаг, включив деволюмизацию. Девушка вскрикнула и непроизвольно отшатнулась, прижав нежданно освободившиеся руки к груди.

— Андрей! Где ты?! Что это?! Это сон? Волшебство? Обман?

— Я и сам не знаю, Анечка, — медленно проговорил я, возвращая себе плотность и зримый облик. — Может, обман. Может, волшебство. Но уж наверняка не сон.

И я наскоро рассказал о своих способностях и их странном обретении, о Сефиросе и Организации.

— Теперь ты понимаешь, как я сам вышел из камеры, как тогда в дежурке оказался за спиной Пузина. И почему тебе следует остаться. Ведь я при любой опасности могу исчезнуть, а с тобой вдвоём я, конечно, не позволю себе так сделать и бросить тебя. И вдвоём мы не сможем пройти там, где я пройду один бесплотным.

Лицо Анны сделалось спокойным, взгляд стал ясен и твёрд, в нём разгоралась надежда.

— Тогда иди, милый. Иди смело и не бойся за меня. Я буду ждать. Когда ты вызовешь подмогу, я провожу твоих друзей к тебе. Если скромное благословение моё хоть чуточку подбодрит тебя, то от всей души я благословляю тебя, агент Малинов, укравший моё сердце. Иди с Богом.

— Аня, — спросил я. — Ты уж прости меня, что я говорю об этом, но всё же — что именно произошло с твоим отцом после переезда в Россию, в поместье? Ты говорила, что он изменился, но как именно?

Дочь графа немного помолчала.

— Я не могу точно объяснить, — ответила она наконец. — Отец вообще-то всегда был довольно замкнутым и нерадостным человеком. Но раньше, во Франции, он и играл со мной, и шутил иногда, был ласков с мамой. Когда мы приехали в «Зелёную Долину», всё это постепенно совсем прекратилось. Отец стал странно выглядеть и странно себя вести, если и говорил с нами, то всё больше о власти, о нашем величии, о низости и глупости других людей, особенно простых жителей долины. Потом, кажется, он совсем перестал их замечать. Только, если они вдруг осмеливались перечить ему, приказывал охране жестоко наказывать. И мама стала такой же… Они с отцом стали часто ездить на север долины, в охотничий домик. Но ещё чаще отец ездил один и о, как страшен был его вид, когда он возвращался оттуда! Я же была почти всегда предоставлена сама себе. Мне кажется, я старалась не замечать очевидного, делала вид, что всё хорошо… Сама играла, читала много, гуляла одна… Мама, ещё когда я была маленькая, научила меня вере в Бога, но она — католичка, а я в России решила принять православие. Отец называл любую религию глупостью, но мне не препятствовал, считая это просто пустой безвредной блажью. Церковь в Парамонове стояла разрушенная, и мне так радостно было, когда я редко-редко могла выбраться в храм в Яхроме или в Дмитрове, пока мама ходила там по магазинам. Но в последний месяц отец прямо запретил мне посещать храмы. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно и за него, и за себя, и за маму. Ты должен остановить его, возможно, освободить его от чего-то, что довлеет над ним, от какой-то тёмной силы. Я не так боюсь отца, как боюсь этой силы.

Всё это косвенно подтверждало уже постепенно начинавшую формироваться у меня теорию. Граф, вернувшись на землю предков, вероятно, мог подвергнуться воздействию того же проклятия, что веками тяготело над его семейством — кто-то или что-то давало ему немыслимую мирскую силу, власть и богатство, взамен, однако, требуя не только мрачных изменений в наследнике рода, но и человеческих жертв. И ещё эти его слова об алтаре и о главном ритуале завтра! То есть, получается, уже сегодня! Медлить больше было нельзя. Но внезапно я вспомнил ещё кое-что:

— Аня, а отец или бабушка никогда не упоминали, что у тебя есть сестра?

Ответом мне был изумлённый взгляд графской дочери:

— Какая сестра? У мамы родилась только я одна, после моего рождения она не раз даже при мне говорила, что больше не хочет детей… Андрей, я достаточно взрослая, чтобы понимать, что мой отец до свадьбы, да и после, мог быть с другими женщинами, но ведь если бы у него были ещё дети, то их матери, узнав о его богатстве, открыто пришли бы к нему с судебными требованиями. Хотя, конечно, отец сейчас так страшен… У тебя есть сведения, что он как-то навредил ребёнку от другой женщины, чтобы не делиться наследством?

Я понял, что Анна не знает о Лидии и Люции, а сейчас было не время и не место ей о них рассказывать. Поэтому я успокоил девушку, сказав, что раз ей ничего не известно, значит, мои подозрения были беспочвенны.

Затем я собрался уходить.

— Жди меня здесь, Анечка, — сказал я. — Очень скоро я вызову опергруппу — они должны будут прибыть сюда до вечера, и в любом случае я и сам вернусь не позже. С опергруппой прибудет такой Зиновьев Николай Анатольевич — ему можешь рассказать всё. Никуда не выходи до прибытия опергруппы или моего возвращения, иначе не сможешь попасть назад. Этот кабинет защищён ментальным полем — здесь тебя не найдёт никто, кроме сотрудников Организации и здесь ты будешь в безопасности. Поспи пока.

Я крепко поцеловал девушку, повернулся, взял дробовик и без долгих прощаний вышел за дверь опорного пункта. На душе у меня скребли не то что кошки, а самые натуральные уссурийские тигры. Тёмные предчувствия томили меня. Я боялся, что больше никогда не увижу свою возлюбленную.

Сев за руль позаимствованного «мерседеса», я выехал на шоссе, миновал поворот к «Зелёной долине» и продолжил движение к объездной дороге вокруг Дмитрова. Не было никакого смысла пытаться ломиться в те же ворота поместья, через которые я въезжал вчерашним утром, да и вообще заходить в долину с этого направления не стоило. Я решил осуществить скрытное проникновение, что-то вроде флангового обхода.

Ранним туманным утром шоссе было пустынно. Только на трейлерной площадке за Икшей отстаивалась одинокая фура с надписью «Evergreen Products» на тенте прицепа. Я остановил «мерседес», деволюмизировался, влез в кабину тягача, не церемонясь, разбудил водителя (к счастью, он был один), продемонстрировал ему пистолет и вежливо попросил телефон. Бедняга был настолько потрясён моим бесшумным появлением в наглухо запертой кабине, что не смел двинуться с места и даже слова не вымолвил, только испуганно таращился на меня, пока я набирал на его аппарате длинный экстренный код вызова опергруппы на моё имя к опорному пункту 470. Отбив сей тревожный сигнал, я удалил исходящее сообщение, вернул телефон владельцу, извинился за беспокойство, похлопал обалделого дальнобойщика по плечу и, не желая стать причиной возникновения нездоровых сенсаций, покинул кабину обычным путём, то есть отперев дверь. Аккуратно выведя «мерседес» за ограждение парковочной площадки так, чтобы возможно пришедший уже в себя водитель фуры не смог зафиксировать номер автомобиля, я погнал машину дальше. Примерно через пятнадцать минут я уже ехал по объездной дороге, а слева от меня тянулись густые и совершенно дикие заросли, в которых, как я помнил, нынче скрывалось то, что осталось от пионерского лагеря «Зелёная долина». Завидев узкий прогал в кустах, ранее, видимо, бывший въездом на территорию, я остановил «мерседес» на обочине, по возможности тщательно удалил все следы своего пребывания в нём, кинул ключи на водительское сиденье, захлопнул дверцу, закинул дробовик стволом на плечо и спокойным шагом перешёл пустую дорогу.