Макс Фрай - Зеленый. Том 1

Невозможно решить, что мне нравится больше – вообще ничего не понимать или подслушивать обрывки чужих разговоров. Все мне нравится, все давайте. И реальность такая щедрая – на! «Нашел, представляешь?» – «Если не хочешь, не будем летать» – чирик-чирик-чирик – «…потому что здесь должно быть семьдесят восемь» – ур-мур-мур-бур-бур – «Ты мне снился с двумя разными лицами, причем второе сидело у тебя на плече, как попугай у пирата» – бур-бур-чирик – «Сначала слышать о кошке не хотела, а теперь мне не отдает», – и над всем этим победительно громыхает немецкое «шайзе», – причем с такой интонацией, словно человек не ругается, а признается всему миру в любви.

Вроде бы ничего выдающегося, но на меня эта сумма слов, настроений и смыслов производит совершенно удивительное воздействие: примиряет с необходимостью быть человеком и одновременно напоминает, до какой степени я – больше не он. Потому что я же помню, как было раньше. Иногда чужие разговоры казались мне довольно забавными, иногда бесили и раздражали, но, в общем, мне было плевать. Уж точно сердце не сжималось от нежности непонятного происхождения – какая вообще может быть нежность? А она почему-то есть. И еще благодарность, словно бы оттого, что совершенно посторонние люди сидят на улице в холодный сентябрьский день, пьют кофе и болтают о ерунде, моя собственная жизнь прирастает какими-то новыми смыслами. И весь мир за их хорошее поведение гладит лично меня по голове. Потому что это мой город. Мое хозяйство. И пока тут у нас все в порядке, считается, будто не кто-то, а именно я молодец. Когда начинаешь пересказывать все это словами, звучит довольно нелепо. Но ощущается так же ясно и достоверно, как горечь кофе, влажный холодный ветер и солнечный свет.

Я сижу, подставив лицо бледным, словно бы вымышленным солнечным лучам, откинувшись на спинку легкого шаткого стула и ради баланса вытянув ноги – это я, кстати, зря, потому, что они у меня сегодня какие-то бесконечные и перегораживают тротуар; спишем на счет беспардонной мистики тот удивительный факт, что никто до сих пор об них не споткнулся и не упал. Кручу в руках чашку с остатками когда-то горячего, а теперь ледяного кофе, который уже давно надо было допить, или вылить и отправляться дальше, но я к этому стулу, похоже, прилип. Как-то подозрительно мне тут хорошо. Даже чересчур – не в том смысле, что хотелось бы чуть похуже, а в том, что превосходит мои ожидания. Я-то, когда выходил утром из дома, рассчитывал – максимум, ненадолго отвлечься от своего прискорбного положения, как больные отвлекаются детективами и сериалами от скучной обязанности страдать. И с горем пополам дотянуть до того момента, когда смогу сам, без дополнительной потусторонней помощи, о которой терпеть не могу просить, зайти поужинать к Тони. Ну или, если дела мои совсем плохи, не поужинать, а пообедать – уже завтра днем. В общем, спокойно, без паники и окончательной утраты веры в себя дождаться, когда войти в Тонино кафе снова станет технически возможно – такой был у меня план. А что бессмысленно шариться по кофейням окажется настолько приятно, я совсем не рассчитывал. Получается, зря.

На самом деле, надо было отдирать себя от этого чертова стула и уносить ноги подобру-поздорову, пока все так упоительно хорошо. Как в юности уходил с вечеринок буквально на взлете, в самый разгар веселья, не дожидаясь, пока надоест. И всегда потом выяснялось, что правильно сделал, не досидел до очередной дурной пьяной свары, после которой какое-то время довольно непросто продолжать всех любить.

Но в последние годы я, конечно, расслабился. С наших нынешних вечеринок незачем заранее уходить. У нас обычно чем дальше, тем интересней. А в нормальной человеческой жизни по-прежнему, мягко говоря, когда как.

– …собираются засудить ветеринара, который спасал зверей, – говорит симпатичная кудрявая барышня за соседним столом. – Ему приносили больных собак и кошек на усыпление. Не безнадежных, а просто больных, хозяевам было жалко платить за лечение, убить дешевле. Так этот ветеринар подписывал договоры на эвтаназию, забирал зверей, за свой счет их лечил, а потом пристраивал в хорошие руки. В конце концов, на него накатала жалобу какая-то злобная дура, причем не откуда-нибудь, а из комитета по охране животных. По охране, прикинь! И теперь доктора будут судить.

– Но за что? – спрашивает ее собеседник, мальчик с желтыми волосами и аккуратно подстриженной бородой. – За что его можно судить?!

Счастливчик, он удивляется. А я – нет. Слишком долго жил человеком и успел уяснить: здесь постоянно подобные вещи случаются. Когда очередное умертвие поднимается из своей тошнотворной мглы, чтобы губить живое, все под него прогнется – и житейская логика, и человеческие законы, и остальные, включая физические, даже решетки в такие моменты становятся тверже, яд – ядовитей, а гибель – бессмысленней и страшней. Умертвиям весь этот человеческий мир подчиняется, здесь – их власть.

– То ли за мошенничество, то ли за воровство, – хмурится барышня. – Уже не помню. Я в интернете читала, там подписи собирали в его защиту [13] Если речь идет о нашумевшей осенью 2019 года истории челябинского ветеринара Баграта Агажанова, то многочисленные выступления в его защиту помогли, уголовное дело даже не начали, словом, все закончилось хорошо. . Я тоже хотела, но не смогла, потому что доктор живет где-то в России и подписи принимали только от граждан. Психанула и выключила все.

Будь моя воля, я бы сейчас тоже психанул и все выключил. Причем сразу весь мир. Но нет моей воли, и меня самого уже тоже практически нет. Ничего не осталось, кроме бессильной ярости, от которой физически больно, примерно как сердце тупой пилой пилить. Потому что – ну просто есть вещи, о которых мне лучше не знать, не задумываться, не догадываться, даже в кошмарах не видеть и в горячечном бреду не воображать. Я так по-дурацки устроен, что один-единственный намек на победу всесильных умертвий над жизнью отменяет для меня все смыслы разом. И заслоняет собой весь мир, который мы, великовозрастные придурки, с какого-то перепугу возомнившие себя локальными божествами, своими беспомощными радугами и пирожками зачем-то пытаемся оживить.

На самом деле это, конечно, неправильно. Как минимум, просто нечестно по отношению ко всем остальным. Я и сам понимаю, что в такие моменты веду себя, как свинья. Миру и так несладко, и тут я, такой невшибенно красивый, еще ему добавляю – аааааа, не хочу, чтобы ты вообще был! Живите в этой мерзости сами, я пошел. Где тут выход? – и ну колотить со всей дури в сияющие небеса, как пьяный в чужую дверь.

Знаю, что так нельзя, но не могу с этим справиться. Со всем на свете могу, а с отчаявшимся собой – нет. Как будто во мне нажимают какую-то тайную кнопку, приводящую в действие дремавший до поры взрывной механизм. И поскольку отменить весь мир я, к счастью, не в силах, обычно начинаю сам умирать. Правда еще ни разу толком так и не умер, спасибо Нёхиси, он умеет быстро приводить меня в чувство. Но сейчас-то его рядом нет. И вот это засада, потому что умирать мне, будем честны, даже прямо сейчас совершенно не хочется. У меня были такие прекрасные планы на ближайшую тысячу лет! Но все равно, нет моего согласия дальше, как ни в чем не бывало, жить в мире, где такое творится, думаю я, и сам понимаю, как это глупо. Но мое понимание ничего не меняет. Вообще ничего.