Макс Фрай - Желтый

– Но мы-то к вам все равно отлично ходили, – напоминает Кара. – И не отдельные выдающиеся герои, а натурально толпы желающих, начиная с матерых контрабандистов и заканчивая любопытными подростками вроде меня.

– Естественно, вы ходили. Пути всегда были закрыты только для нас. С одной стороны. Уровень развития местного населения сочли недостаточным, чтобы куда-то отсюда их выпускать. Даже случайно пару штук раз в сто лет – спасибо, лучше не надо. Что, с одной стороны, вполне справедливо, мне ли не знать. А с другой, закрывать все Пути – все равно что неграмотных заживо в землю закапывать вместо того, чтобы в школу отправлять.

– Ничего себе. Я-то думала, официальный статус – сугубо формальная штука. Ясно же, что если у нас город Граничный, то и на Другой Стороне он таков.

– Естественно, он таков. Но без официального статуса это была скорее Граничная тюрьма для местного населения. С соответствующей атмосферой и нравами: люди ни черта не знают об устройстве реальности, но все очень правильно чувствуют. Заключи их в невидимую тюрьму, тут же станут жить, как в тюрьме: драться за койку и корм, отлынивать от работы и решать всем миром, кто будет спать возле параши. Хорошо еще, что к нам порой заходили всякие невозможные гости черт знает откуда, хоть какое-то оживление вносили в здешнюю жизнь; с тех пор мой девиз – лучше адские демоны из ада, чем вообще никого. Бедняги, конечно, потом локти кусали, что сюда сдуру сунулись: войти-то легко, а выйти – хрен тебе. Только на свет Маяка, но его одни уроженцы изнанки видят и высшие духи, для остальных вашего Маяка просто нет. Так что я в ту пору чуть ли не каждый день заблудившихся юных демонов и чудовищ своими личными тропами отсюда за руку выводил.

– Ну и дела, – восхищенно вздыхает Кара. – Извини, я могу представить, как тебя все это тогда достало. Но для меня-то прельстительно звучит. Мне бы такую работу – юных демонов тайными шаманскими тропами за ручку водить!

– Да не то чтобы так уж достало. Я люблю гулять, а простодушные юные демоны – идеальные компаньоны для приятных прогулок. С большинством, кстати, дружим до сих пор. Но дело-то не во мне. А в городе. Вот кому в ту пору по-настоящему трудно пришлось! Для города стоять на границе, которая оказалась закрытой с его стороны, это – ну примерно как великому художнику оставаться непризнанным… нет, не просто непризнанным, а оказаться там, где нет ни холстов, ни красок, ни глины для лепки, и даже уголь не оставляет следов на стене. Представляешь, каково тут тогда жилось и дышалось?.. А кстати да, вполне представляешь. Ты же впервые здесь надолго застряла в ту пору, когда город еще не вернул себе статус Граничного, и я так устал от безнадежной борьбы, что уже подумывал отказаться от должности…

– Правда, что ли? – изумленно спрашивает Кара. – Ты мог все бросить и отсюда уйти?

– Ну, скажем так, иногда мне в голову приходил такой вариант. Говорил себе: в мире много прекрасных дорог, и любая будет только рада стать моей навеки, или на пару часов. Это, знаешь, отличный способ сохранять стойкость: помнить, что ты не обязан ее сохранять. Имеешь полное право в любой момент отступиться. Тогда все выглядит так, словно ты сохраняешь стойкость исключительно ради собственного удовольствия. А это уже совсем другой разговор. Ради собственного удовольствия чего только не сделаешь… Но, справедливости ради, изменить ситуацию удалось только после того, как я плюнул на свою распрекрасную стойкость и признался себе, что на самом деле момент, когда у меня был выбор, давно упущен. А теперь выбора больше нет: ясно, что я уже никуда не уйду – не из чувства долга, не из упрямства, а просто потому что люблю этот нелепый Граничный город даже больше, чем его сияющую изнанку. Так что без вариантов, буду вместе с ним пропадать. Вот тут-то мне карта и пошла. Отчаяние здесь почему-то лучше всех остальных инструментов работает. Мне самому это не нравится, но оно, к сожалению, так.

– И что за карта тебе пошла? – спрашивает Кара.

Без особой надежды спрашивает, вряд ли он вот так запросто все ей выложит. Но Стефан мечтательно улыбается и говорит:

– Самый козырный туз в мире. В городе начали открываться Пути. Заметь, без моего участия. Я был не настолько наглый, чтобы нарушать фундаментальные правила. Теперь, кстати, думаю – зря.

– Сами, что ли, они начали открываться?

– Можно сказать, что сами. Но на практике за всяким «само случилось» обычно кто-то стоит. Например, человек с несгибаемой волей и таким запасом тоски по хоть чему-то чудесному, сколько обычно не помещается в человеческое существо.

– Ты серьезно? Так можно? Пути открываются только потому, что какой-то человек захотел?

– Не захотел, а хотел. Это разные вещи. Он очень долго хотел. Годами, без перерывов на разные легкодостижимые глупости. Не то чтобы ничего больше не делал, делал, конечно. Но голод по невозможному всегда оставался важнее всего. При этом человек понимал, что ни хрена у него не получится, поскольку был вполне себе реалистом и даже отчасти скептиком. Но перестать хотеть неизвестно чего не мог. Ежедневно ходил по городу, глядел по сторонам и просил, сам не зная кого, ни в чертей, ни в бога толком не веря: «Пусть случится хоть что-нибудь невозможное, все равно что! Если за это надо заплатить жизнью, я согласен, забирайте в любой момент, на любых условиях». Кстати, не врал, действительно был готов. Ему в юности часто снились кошмары; на самом деле, как многим в ту пору, это была такая проблема, что я самовольно завел патруль, контролирующий сновидения. Много сделать мы не могли, но по мере возможности следили, чтобы люди пореже умирали во сне, сходили с ума, или кончали с собой, проснувшись. Так вот, как я, собственно, познакомился с этим красавцем: однажды пришел к нему во сне, чтобы спасти от смертельно опасного сновидения, кажется, шварского глота… или не глота? – ай, ладно, неважно. Важно, что это был первый и пока последний на моей памяти случай, когда жертва попыталась защитить свой кошмар. Натурально орал на меня: «Убери руки, это прекрасное волшебное существо пришло меня убивать!»

– Матерь божья, и такое бывает? – смеется Кара.

– В том-то и дело, что не бывает. Однако иногда случаются чудеса. Но самая круть даже не это. А то, что с возрастом у него эта блажь не прошла, как обычно случается. Только интонация из умоляющей постепенно превратилась в требовательную. И это правильно, затем человеку и нужен возраст, чтобы окончательно обнаглеть. Наглость, помноженная на отчаяние, это великая сила – если конечно ставки достаточно велики. А ставка была – ну, ничего так. Уж точно не меньше, чем когда-то у меня самого. С точки зрения постороннего наблюдателя, человеческая жизнь не особо дорого стоит. Тем не менее, это наш максимально возможный вклад за участие в настоящей игре.