Галина Липатова - Летние учения [СИ]

Он метко сбил пепел с палочки в камин:

– А теперь давай, укладывайся вон там, на диванчик, да засыпай уже обычным сном. Для первого раза с тебя достаточно. А я схожу с Андреа еще пообщаюсь. Давно мы с ним не виделись…

И Жоан послушался, переместился на диванчик, подсунул под голову мягкий валик и провалился в обычный крепкий сон с сумбурными сновидениями.

Робертино

По запаху он понял, что за «чай» заварил им всем Кавалли. По крайней мере опознал несколько ингредиентов. Потому и ожидал чего-то подобного. Все-таки сочетание экстрактов трав, проясняющих сознание, с такими, которые вводят в крепкий сон, явно должно служить какой-то особенной цели. К тому же были и ингредиенты, которые он не сумел распознать.

Но все равно, оказавшись в реальности этого сна, Робертино не сразу осознал, что это все-таки сон, пусть и непростой.

Он очутился дома, в Кастель Сальваро, в маленькой гостиной собственных покоев. Здесь всё было так, как он помнил, только добавились обитый черным бархатом диванчик с кучкой пестрых подушек, и еще одно кресло у камина. На спинке этого кресла висела пушистая ажурная шаль – такие вязали в Верхней Кесталье, в городке Азурия, из нежнейшего шейного пушка тамошних белых коз. Робертино подошел к этому креслу, взял шаль за край и поднес к лицу, вдохнув едва уловимый запах лаванды и можжевельника. Заметил свое отражение в зеркале над каминной полкой. Он был одет в кестальский кафтан своих родных гербовых цветов, и возраста был своего, настоящего. А вот прическа – другая, он даже пощупал затылок, чтобы убедиться, что хвоста нет и волосы коротко острижены. По кестальским обычаям это было очень важно – здесь разные прически означали разный статус, и длинные волосы кестальские мужчины могли носить только если они были паладинами, магами и наследными донами. А значит, он почему-то перестал быть паладином… И вдруг Робертино сообразил, что это хоть и сон, но не простой, и здесь всё – каким-то образом настоящее. И что бы он тут ни сделал – оно будет иметь значение для той, другой реальности, в которой он сейчас спит на верхней площадке старой башни.

Он оглянулся. В гостиной никого не было, но все равно чувствовалось чье-то присутствие. Робертино вышел в короткий коридорчик, куда выходили еще четыре двери. За одной из них была маленькая мыльня с сортиром, за тремя другими – жилые комнаты. Он толкнул одну из дверей – за ней оказалось что-то вроде кабинета со шкафами, полными медицинских книг, заваленным бумагами столом и отдельным столиком с большим гномьим микроскопом и парой ящичков с пробирками и предметными стеклами. Он подошел к письменному столу и раскрыл толстую книгу для записей. Его почерком там были записаны наблюдения за ходом беременности и подробное описание родов с последующим наложением швов на разрывы, как внутренние, так и наружные. Последние записи касались уже развития ребенка и восстановления роженицы. Женщина, о которой шла речь, в этих записях называлась «моя донья». Возможно, она фигурировала и под другими именами, но Робертино не стал перечитывать все заметки. Другие бумаги на столе были посвящены исследованию сердечной болезни отца и методам ее лечения, как обычным, так и магическим. Робертино аккуратно сложил бумаги обратно, закрыл книгу и вышел из кабинета. Чувствовал себя странно: он знал – это его кабинет, его записи, судя по датам – за целый год, причем год будущий. Но при этом всё было для него словно внове, как будто он попал в чужое помещение.

Открыл дверь, за которой должна была быть его спальня.

Там и была спальня, только обстановка в ней оказалась другая. Другой ковер на полу, другие занавеси на окнах, и другая кровать – намного больше, чем он помнил. Он подошел, раздвинул балдахин… и замер, охваченный целой бурей эмоций.

На свежих простынях, укрытая до пояса атласным одеялом, лежала в дремоте молодая женщина с кожей цвета топленого молока, с длинными каштановыми косами. Ее глаза были прикрыты, а на пухлых губах застыла безмятежная улыбка. Она лежала на боку, придерживая рукой голенькую смугленькую девочку не старше двух месяцев от роду, которая жадно присосалась к ее небольшой округлой груди.

Робертино сел на край постели, протянул руку – погладить эти нежные плечи дремлющей женщины, коснуться пальцами головки младенца, покрытой легким темным пушком… и застыл.

Прошептал:

– Но разве это возможно?

– Возможно. Ты ведь желаешь этого, Роберто, – с другой стороны кроватного балдахина появилась его мать. – Я-то знаю... Прямо сейчас ты можешь сделать такой выбор – отказаться от обетов, вернуться домой и жениться на той, которую так любишь. Она согласится – ты нравишься ей, а любовь к ней придет сама… Ты сможешь сделаться доном Альбино, стать отцом и прожить счастливую жизнь рядом с теми, кто тебе дорог.

Робертино задумался, глядя на дремлющую Луису. Сердце бешено колотилось, а горло перехватило так, что он не мог вдохнуть. Он чувствовал – и правда, сейчас он может сделать окончательный выбор, без всяких последствий… или все-таки с последствиями?

– Мама… Я ведь посвященный – по вашему обету. Что будет, если я сейчас откажусь от посвящения? Мои дети… должны будут выполнить обещанное вместо меня? Как пришлось мне – вместо вас?

Она молчала, не глядя на него, и Робертино понял – он прав.

– Значит, все-таки должны будут, – с грустью сказал он. Закрыл лицо руками, чувствуя, как подступают к глазам слезы. – Какой тяжкий выбор. Отказаться от своих обетов, но обречь на них кого-то из своих детей. Или не отказываться – и прожить жизнь в служении, не зная любви и радости отцовства… Матушка. Вы сами… я знаю, какой выбор сделали вы – но я не хочу, чтобы кто-то платил за меня. Простите меня за такие слова. Но я не могу. Пусть Луиса найдет свое счастье с другим, и ее дети сами выберут свой путь.

– Прости меня, сынок, – донья Маргарита отвела его руки от лица и поцеловала в лоб. – Прости меня.

– Я не виню вас, мама. Иначе бы меня ведь не было вообще, – Робертино посмотрел в ее темные кольярские глаза. – Я люблю вас и с радостью исполню ваш обет… потому что теперь это и мой обет тоже.

Она кивнула, отступила за балдахин. Робертино снова посмотрел на спящую Луису, тяжело вздохнул, встал с постели и покинул спальню.

Когда он вошел в гостиную, первое, что увидел – собственное отражение в каминном зеркале. Оно отразило молодого паладина в отлично сидящем мундире, с аккуратной паладинской прической и очень грустным синим взглядом. Робертино посмотрел на кресла у камина – их по-прежнему было два, но азурийской шали на спинке одного из них уже не было, зато в этом кресле явно кто-то сидел. Робертино подошел, и совсем не удивился, увидев в нем своего наставника, старшего паладина Андреа Кавалли.