Галина Липатова - Летние учения [СИ]

Кто-то коснулся его головы, нежно провел рукой по щеке и приподнял за подбородок.

– Я принимаю тебя, Джулио, – сказала Дева. – Нелегко тебе было сделать этот выбор… Но тем он и ценнее.

Она смотрела на него с любовью и пониманием, и Джулио заплакал. Она утерла его слезы:

– Что бы теперь ни случилось – ты всё равно мой, и я тебя не оставлю. Помни об этом!

Джулио только и нашел в себе силы, что кивнуть. Она улыбнулась ему и исчезла, а Джулио спрятал нефритовые четки в карман и медленно вышел из круга.

Сломанный трон снова был занят, но на этот раз на нем сидел вовсе не Кернунн, а наставник Ринальдо Чампа.

– Признаться, Джулио, я сомневался в тебе, – сказал он. – И думал, что ты откажешься. Все-таки паладинство не по твоему характеру. Слышал я, что вообще пекоринцы редко становятся посвященными Девы, уж очень у вас здесь нравы, хм, свободные.

Кадет вздохнул, чуть покраснел:

– Это правда... ну, насчет нравов. Сеньор Ринальдо… Это ведь всё было… ну, настоящее, да? Я мог отказаться?

– А ты сам разве не понял? – Чампа прищурился. – Конечно, мог. Но ведь не отказался. Так что, Джулио, я рад, что ты не отказался. Все-таки мне, как твоему наставнику, было бы больно и обидно, если бы ты не прошел это испытание и решил покинуть Корпус.

– Вы бы правда сожалели, если бы я захотел уйти? – Джулио недоверчиво посмотрел на него.

Чампа усмехнулся:

– Ты же мой ученик. Конечно, я бы сожалел – это ведь означало бы мою неудачу как наставника. Но не только поэтому. Я думаю, что несмотря ни на что, ты все-таки вполне годен для паладинства. Сумел же ты изгнать сида, и не простого, а целого сидского короля.

– Так это же всё равно во сне…

– Это не обычный сон, в нем всё реально. И уж Кернунн Ад’Аркха в особенности, хм. А теперь ложись на травку и спи. Хватит с тебя на сегодня мистических снов.

Джулио послушался, чувствуя, что сон вот-вот его и так сморит. Улегся на лужайке, прямо на мягкие сочные травы, и тут же и заснул.

Старший паладин Валерио и его ученики Ренье и Маттео

Как обычно, старший паладин Филипепи в мистическом сне почему-то оказался на заднем дворе родного дома в Модене. Уж сколько лет он был паладином, десятки раз ходил в мистические сны – а начинались они всегда одинаково.

Задний двор богатого мещанского дома в Модене, столице провинции Понтевеккьо, обычно представляет собой огороженную от улицы и от соседей глухим высоким каменным забором площадку, мощеную плиткой, с фонтанчиком и каменными широкими скамьями вдоль стен. Над скамьями сделаны большие навесы, как правило, увитые плющом или диким виноградом. Сами скамьи покрыты мягкими матрасиками и подушками, ведь в таком дворе летом проходит вся жизнь любой моденской семьи. Семья потомственных слесарей и по совместительству воров и жуликов Филипепи не была исключением.

Иногда Валерио везло, и он оказывался в этом дворе, когда там никого не было. А иногда – нет. Члены семьи, которых он там заставал, реагировали на него по-разному: братья и сестры с вполне дружескими усмешками интересовались, не забыл ли он семейную науку, тетки и дядья то ехидничали по разным поводам, то презрительно высказывались об «отщепенце» и «предателе», а дед с мачехой тут же начинали его проклинать. Потому он обычно торопился побыстрее покинуть двор – хоть для этого и надо было пройти через дом или взобраться по лозам винограда на забор.

Сегодня не повезло – во дворе у фонтана стоял столик, за ним, развалясь в кресле, сидел дед и, причмокивая, уписывал равиоли в остром соусе, запивая белым вином. Несмотря на почтенный возраст в восемьдесят лет, дед на свои годы не выглядел, имел отменное здоровье и мог себе позволить есть что хочется. Все-таки восьмая часть альвской крови кое-что да значит. Рядом с ним в другом кресле восседал дядя, глава подпольной воровской гильдии Модены, и пожирал с вертела жареного поросенка.

– О, явился! – вытерев салфеткой лоснящиеся губы, сказал дядя. – Ишь какой расфуфыренный, прям как попугай.

Валерио мельком глянул на свое отражение в стеклянной двери жилых комнат, выходящих во двор. И верно, в этот раз на нем почему-то был парадный мундир, да ко всему прочему еще и все пять больших наградных знаков навешаны – три на перевязи, один на шее и один на эфесе меча, да еще на правом плече над локтем семь малых акантов приколоты.

– Нет чтоб семейным делом заниматься, он на службу королевскую подался, – пробурчал дед. – Позорище. Не было такого никогда, чтоб Филипепи на Корону работали, а ты, мало что служишь, так еще и фамилию нашу позоришь. И всё ради этих цацек королевских и церковных. И зачем только я тебя нашему ремеслу учил…

Валерио поднял глаза к небу и тяжко вздохнул. Конечно, настоящие дед и дядька сейчас, скорее всего, спят в Модене, и думают, что им просто снится блудный сын семейства Филипепи. В мистическом сне всё реально только для тех, кто умеет туда ходить. Простые люди, даже если и попадают в чужой такой сон, не могут отличить его от обычного.

Он подошел к столику, и дядя пинком отодвинул для него свободный стул:

– Садись, засранец, раз уж пришел. Таких равиоли и такой поросятины в твоем Корпусе, небось, не приготовят.

Валерио посмотрел на столик, на румяную поросятину и даже на вид вкусные равиоли, подумал, что ведь во сне можно и поесть. Но есть за одним столом с дедом и дядей не хотелось – никакого ведь удовольствия. Так что он покачал головой:

– Увы, дядюшка, спасибо – но нет. Язва у меня, так что ни равиоли, ни поросятину я есть не буду. Да и некогда.

Обошел столик за их спинами по кругу, сказал:

– А что касается ремесла… спасибо за ученье, оно и для паладинства в чем-то полезным оказалось, – и он бросил на столик перед ними кошелек, серебряную палочницу и часы, которые только что ловко вытащил из дядиных карманов. – Как видите, ничего не забыл. А теперь – прощайте, я спешу.

И он двинулся к стеклянной двери, слыша за спиной одобрительное бурчание деда:

– А пальцы-то по-прежнему ловкие! Эх, Валерио, не подался бы ты в паладины – был бы сейчас на дядькином месте. Небось у тебя он попятить кошелек не смог бы.

Дядя что-то возмущенно проговорил, но Валерио уже не расслышал – шел коротким коридором через дом к выходу, и когда толкнул тяжелую дверь на улицу – оказался уже не в Модене, а на высоком обрывистом берегу быстрой и неширокой речки, бегущей среди зеленых лютессийских холмов с белыми известняковыми скалами.

На обрыв снизу, с узкой полоски галечного пляжика, вела лестница из вбитых в склон деревянных колод, и по ней поднимался Ренье. Одет он был в закатанные до колен холщовые штаны и в простую рубашку, и волок большую сетку, полную трепещущей серебристой форели. В другой руке у него была корзина с мокрым бельем.