Софья Подольская - Жизнь навыворот

Макс возлежал в предназначенном для посетителей кресле, перебросив ноги через ручку. На молочно-белой подошве высоких кожаных кед синели целофановые бахилы. Серафима хихикнула. В ответ начальник Второго отдела показал ей язык.

Жива! Она жива!

– Но, как? – она выпрямилась на кровати. – И почему я здесь и где, – воздуха, такого упоительно вкусного воздуха, едва хватило, чтоб выдохнуть, – где Аргит?

– В реанимации.

Позвоночник вдруг стал мягким, как студень. Серафима покачнулась, и бледные руки моментально прижали ее к подушке.

– А ну, лежи, сердечница, – строго сказал Максимилиан, усаживаясь на кровать. – Все с ним нормально будет. Операцию Алекс делал, а он Гаяне в свое время из таких лохмотьев собрал, что потом, как честному, человеку жениться пришлось.

Голова работала медленно, пытаясь собрать хоть что-то из дымных перышек воспоминаний и бусин новой информации. Но то ли от волнения, то ли от пережитого, когнитивные способности Серафимы впали в зимнюю спячку, и на все попытки разбудить отвечали яркими сполохами перед глазами, да болью в висках.

Хотя одно она все же осознала и тут же дернулась под неожиданно теплыми ладонями.

– Мне нужно к нему.

Очень нужно.

Потому что там на поляне в кратком миге между последним ударом сердца и беспамятством она поняла, что все ее страхи, опасения, разумные доводы и прочая, годами скапливающаяся в душе ерунда, ничерта не делали ее сильнее.

Что та, закутавшаяся в кокон из отчуждения и табачного дыма, Серафима отчаянно боялась жить. И, как закономерный исход, жизнь, которую она настойчиво отодвигала на безопасное расстояние, у нее забрали.

И, чудом не иначе, дали новую. А в этой новой жизни Серафима Андреева очень-очень постарается не быть ни дурой, ни уж тем более трусихой.

– Тебе нужно лежать, – мягкий голос Максимилиана приглушил острый миг просветления. – Ты, между прочим, несколько часов как с того света и, в отличие от благословенных потомков богини Дану, не регенерируешь, как ящерица.

– Макс, – она решительно посмотрела в неожиданно серьезные голубые глаза, – я ни хрена не понимаю, что произошло, но когда он придет в себя, я должна быть там. Живая. Он же дал клятву меня защищать, а я… Я должна быть там. Понимаешь?

Он понял, и в палате сразу стало людно.

Сначала Серафиму осмотрел улыбчивый крепыш в синем форменном костюме. Потом сестра лепила на нее датчики холтеровского монитора и помогала влезть в пахнущий лавандой женский медицинкий комплект. Розовый, ну и фиг с ним. Довершили ансамбль родные черные ботинки, синие бахилы и телефон.

– Шарман, – вампир поцеловал сложенные щепотью пальцы.

От ее ответной улыбки молоко скисло бы прямо в корове.

Светлый коридор, хромированная кабина лифта с зеркалом, которое недвусмысленно намекнуло, что краше только в морге. Противная дрожь в пальцах.

Серафима из последних сил отгоняла всплывающие в памяти картинки другой больницы. И реанимации, куда ее пустили только потому, что Теме посчастливилось проходить интернатуру в тамошней хирургии. Зав. отделением ситуацию понял, посочувствовал. Разрешил.

– Нет, – сказала она отгоняя болезненные, как открытый перелом, картинки прошлой жизни. – Он не умрет.

Макс, наблюдающий за ней в кривое зеркало двери лифта, сделал вид, что не услышал.

На выходе из реанимации их ждали. Мужчина в помятом медицинском костюме отделился от крашеной в почти похожий зеленый цвет стены и, размяв плечи, протянул руку Максу.

– Привет. А Гаяне говорила, ты в отъезде.

– Был, и пропустил все интересное, – поморщился глава дипломатической службы. – Кстати, это Серафима, Серафима – это Александр Журавлев.

– Очень приятно.

Рукопожатие у него было крепким, а ореховые глаза в паутинке мимических морщин смотрели с неожиданным участием.

– И мне, – сказала она совершенно искренне. – Это вы оперировали Аргита?

Он ответил кивком и едва заметной улыбкой.

– Спасибо!

– Не стоит, – устало покачал головой Александр. – Хотелось бы, конечно, познакомиться при других обстоятельствах, но… Идемте, я вас провожу.

Палата оказалась двухместной. Ближайшая к двери койка белела нетронутая, а вот у окна, на функциональной медицинской кровати, под неусыпным надзором прикроватного монитора, лежал Аргит.

Серафима сжала кулаки, обрывая спринтерский порыв. Расползаться в сопливую лужицу при посторонних она не собиралась.

– Что случилось?

– Это долгая история, – начал Максимилиан, подавая доктору интенсивные сигналы бровями.

– И, наверняка, жутко секретная, – подыграл тот. – Ладно, я буду у себя. Макс, пациентам противопоказан стресс.

– А я тут причем? Я вообще только прилетел.

– Залети ко мне потом. Разговор есть.

– ОК. Закажешь?

– Как обычно?

– Как обычно.

Александр скользнул взглядом по черному экрану с бегущими цветными змейками, довольно кивнул, попрощался, заверив, что состояние пациента стабильное, и вышел из палаты.

С замирающим сердцем Серафима подошла к кровати. Прижала кончики пальцев к мерно вздымающейся груди, впитывая ритмичное тук-тук-тук под больничным бельем, прикусила губу, в бесполезной попытке сдержать прорывающиеся слезы.

В попытке отвлечься, поправила одеяло и рассыпавшиеся по подушке волосы, задержав на три долгих секунды льнущую к ладони белую прядь.

– Ладно, – она присела на край больничной кровати и, словно это было самой естественной вещью на свете, сжала, наконец, его руку, – рассказывай.

Сперва Максимиллиан поерзал, устраиваясь поудобнее, затем забросил ногу за ногу, одернул манжет клетчатой рубахи с джинсовым воротом и только потом, заметив, на лице Серафимы выражение крайнего нетерпения, спросил:

– Что последнее ты помнишь?

Удар.

Оборвавшийся вдох.

Боль.

– Как я умерла.

– Что?

Вампир подался вперед и его светло-голубые радужки на миг словно подернулись ртутной пленкой Показалось?

– Ты помнишь все, что было до того, как Глеб тебя вырубил? – не скрывая недоверия переспросил он.

– Да-а-а.

– Ты не в курсе, как работает поводок?

Начинающая разогреваться память услужливо подбросила контекст, не связанный с собаками. Серафима рефлекторно проверила, слушается ли ее тело, и поморщилась:

– Ты про тот шнурок? Нет, в моем справочнике вуду для чайников о такой херне не упоминалось.

– Поводок, – тоном заправского профессора начал Макс, не переставая сверлить ее проникновенным, как промышленный перфоратор, взглядом, – нафиг подавляет волю человека.

– Лобого?

– Нет. На одаренных он не действует. Впрочем, на таких как я или Гаяне тоже. И поскольку сознание человека под поводком просто, – он щелкнул аристократичными пальцами, – выключается, странно, что ты все помнишь. Ведь у тебя…