Коллектив авторов - Они придут из ниоткуда

…В Сенат они с Падме прибыли одними из последних: разрешение на присутствие Энакина в ложе Набу пришло из Ордена в последний возможный момент.

— Если что, — сказал Энакин, пока они ждали, уже готовые к выходу, — я переоденусь твоей служанкой. Никто ничего не заподозрит!

Падме рассмеялась, а ему как никогда остро захотелось просто усыпить ее. Оставить дома. Просто оставить ее дома, пусть она озлилась бы после, пусть…

Но с соратниками, а они договорились быть соратниками во всем, во всей жизни вместе, так не поступают. И такое не прощают никогда.

…Ну что ж. Один удачный вариант он все же увидел. Вот когда их транспорт вошел под тень Сенатского купола, тогда и увидел, будто до этого солнце мешало. В этом варианте от него самого оставалась головешка, но Падме и дети выживали — и он сделает все, чтобы все случилось именно так.

Заседание действительно оказалось скучным. Оказалось бы, если бы Энакин его слушал, а не смотрел на зал и не ждал.

Выступления, выступления, славословия армии, джедаям, великому народу Республики — кто из говорящих этот народ хоть видел-то не по головизору и не во время избирательной компании?.. Спокойно, Энакин, контроль. Они скоро все равно все умрут, какая разница, что они говорят? Вот именно, совершенно никакой.

Контроль.

Речь Палпатина. Банальная по сути, банальная по форме. Странно для него, такая возможность показать себя в самом лучшем свете, а звучало все так будто он жутчайше устал, и на зал и мнение этого зала ему плевать. Хотя… может и плевать, он все равно вылетает с поста канцлера, сколько у него сроков уже? Три? Неважно. Все неважно. От заседания осталось всего ничего. Самые главные полчаса. Официальное заявление представителей побежденных о сдаче.

Сейчас? Да. Да, сейчас.

Время замедлилось. Энакин сбросил плащ, мягко оттолкнул кресло Падме назад и вклинился между ней и бортом ложи. Как раз тогда, когда представитель побежденных вышел вперед, широко улыбнулся и сказал: «Будьте вы все прокляты».

Энакин не увидел взрыва — не успел. Тела побежденных превратились в плазму еще до того, как слова отзвучали — почти беззвучно, или это ему так показалось. Огромное солнце зажглось в центре зала — они пронесли бомбы в себе, сквозь все контроли, как именно?.. Удивление пронеслось сквозь его сознание и исчезло. Страх тоже исчез.

Теперь смерть — однозначная, ясная, была перед ним, и он знал, что нужно делать. Это было такое облегчение, он чуть не рассмеялся. Всего лишь три военного типа бомбы, пусть живые, как прекрасно, просто плазма, просто… Все так просто.

Просто протянуть плазме руки навстречу и отпустить Силу, всю свою Силу отпустить на волю, всю Тьму свою отпустить, пусть насытится. Тьмы в нем так много, энергию этот щит пожрет практически всю — оставшееся сожжет его самого до головешки, но это неважно, за него плазма не пройдет, жар уйдет вверх, пробьет крышу, да, пусть плазма пробьет крышу, свернуть ее кольцом, вывернуть вверх, перенаправить…

Те, кто дальше от центра, уцелеют. Наверное. Но подлетевшие к центру, чтобы посмотреть, как будут корчиться побежденные — от тех не останется ничего. Уже. Уже не осталось. И расплавленные их ложи прольются дождем вниз зала. Прямо сейчас.

Огонь коснулся ладоней, Энакин улыбнулся ему. Он не чувствовал, как сгорают его руки, он был наполовину в Силе, там, где нет ни боли, ни времени. Наверное, его глаза горели ярче даже плазмы. Только увидеть это было некому.

…Дрогнула ложа под ногами. Нарушена система антигравитации зала? Некстати, совсем некстати, значит, ему нельзя сейчас умирать, ему нужно подхватить падающую ложу — и все вокруг, какие он сможет удержать, оттащить их до захватов, до выходов, — как невовремя…

…Прошла секунда объективного времени. Плазма коснулась его щеки.

Прости, не сейчас, чуть-чуть погодя, подожди меня две секунды, и ты сможешь меня поцеловать. Я не отвечу, конечно, я верен моей жене, ты ведь понимаешь?

Восприятие начало сбоить. В цветах огня ему почудилось движение — черный силуэт. Там никого уже не могло быть. Совсем никого и ничего, даже пепла.

Ложа наконец-то встала в захват, он почувствовал за спиной движение — и гнев, и ярость. Много-много гнева. Сопротивление. Направление желания… его хотели спасти.

Стоит хоть кому-то его коснуться, и он упустит щит, и плазма сожжет всех.

— Падме, — слова сейчас давались плохо. Слишком медленно, неестественно, будто говорил не он сам — потому что он сам был черным кольцом, выжимающим плазму из зала в дыру в потолке, и управляться с человеческим телом казалось странным и сложным. — Беги. Быстрее.

Она была так светла, там, позади него. Сияющий белый свет. Уходи же скорее. Скорее. И не смей касаться меня.

Я и так скоро упущу концентрацию. Когда боль все-таки пробьется сквозь отстранение медитации. Совсем скоро.

…Когда Падме все-таки исчезла, ушла, когда ее увели, он наконец-то понял, что вокруг огня куда меньше, чем должно быть. Что-то в самом центре огня тоже пожирало его. Чернота, так похожая на его собственную.

…А вот и бейнит. Ну надо же.

Когда огонь исчез, исчерпав себя, оставив его самого с обгорелыми руками и лицом, но неожиданно, непредвиденно живого — как больно было дышать, но он дышал, все же дышал… — в разгромленном зале с частично оплавленными стенами и потолком, с ложами, вбитыми в стены и валяющимися в самом низу зала, они с бейнитом остались живые одни.

В самом центре зала, на оплавленной платформе стоял совсем невредимый с виду канцлер Палпатин.

Энакин даже не удивился.

— Энакин Скайуокер, — произнес канцлер. Микрофоны не работали, разумеется, но голос бейнита звучал на весь зал. Или Энакину так казалось. Проекция, шепнула память. Ты тоже так умеешь, вспомни.

Ему бы не забыть, как дышать, а не что-то настолько неважное.

— Я поражен, — сказал канцлер. И подплыл поближе. — Когда ты умудрился пасть на Темную сторону, да так, что я не заметил, мальчик мой?

Энакин рассмеялся — кашляя, и с присвистом. Смеяться было больно, но удержаться — никак.

— Зачем вы сделали из людей бомбы? — спросил он, послав голос в канцлера. Ему было интересно. Ну и мало ли, вдруг хоть что-то записывающее в ложе все еще работает? Камеры-то все сдохли, висели по самому центру, какая жалость…

— Ну что ты, мальчик мой, — Палпатин добродушно улыбался. Руки у него были в копоти и пепле, как и одежда. В пепле магистров-джедаев — тоже. Они наверняка его закрывали из последних сил. Сколько могли. — Ненависть побежденных весьма изобретательна и самостоятельна. Я только помог. Совсем немного.

— Чтобы продолжить войну, — констатировал Энакин. — Чтобы привести Республику к окончательной победе над врагом. Возглавить, на волне воодушевления…