Коллектив авторов - Они придут из ниоткуда

Длинное шипастое тело чудовища дёрнулось в предсмертной судороге, скребнуло когтями ил — раз, другой, постепенно ослабляя хватку, кольцами сползая вдоль тела — богатыря? женщины? воплощённой стихии смерти?

А она ещё стояла, и змиева серая вязкая кровь стекала по рукам и груди, смешиваясь с её кровью — алой, живой, человеческой, — для того, чтобы устремиться вниз, уйти в воду, впитаться в землю. Она стояла долго-долго — целых три или четыре удара сердца — прежде, чем упасть на труп поверженного врага.

Нож был тупым. Мясо поддавалось плохо. До сих пор, наверное, ни одному царевичу не доводилось свежевать лошадиный кумпяк. К тому же Ромашка пролежала на жаре добрых полдня, и уже начинала пованивать. Иванушку подташнивало. Но ему показали, как надо, и он старался.

Белоголовый Геральт развёл на краю обрыва небольшой костерок, расседлал и напоил Плотву. Первая порция лошадиной вырезки уже аппетитно шкворчала, и Иванушка не мог думать ни о чём, кроме скорого ужина.

— Эй, как там тебя… Ведмед? Ведун? — раздался из кустов голос Настасьи Микулишны. — У тебя вторых портков не найдётся?

Геральт пробормотал что-то неразборчивое. Несмотря на свои ловкость и силу, он был на полголовы ниже богатырши и в полтора раза меньше в обхвате.

Настасья Микулишна показалась у костра, густо перемазанная вонючей мазью из ведьмачьих запасов. Рыжие волосы заплетены в две косы, запасная чистая рубаха, не перехваченная поясом, едва прикрывает колени.

— Хорошие были штаны, из цельного оленя, жаль, не успела снять. Зато сапоги целы. Ванюша сберёг, — она подмигнула Иванушке.

— Как ты эту гадину, а? — восхищённо воскликнул он. — Голыми руками! Никто так не смог бы!

— Никто по здравому разумению и не стал бы, — спокойно отозвался Геральт. — Для нежити нет ничего лучше доброго меча и ведьмачьего слова.

— Покажи, — внезапно загорелась Настасья Микулишна. — На мне и покажи.

— Ты человек.

— Уверен?

Жёлтые ведьмачьи глаза оценивающе заблестели. Геральт напрягся, прикоснулся рукой к груди, будто прислушиваясь к чему-то, и кивнул:

— Человек. Мой заговорённый амулет определил бы нежить.

— Разве люди бывают такими сильными? — Иванушка шмякнул в лопуховый лист очередной кусок Ромашкиной вырезки. — Вот Илья из Мурома… Добрыня, Никиты сын… Алексей из поповского сословия… Они… они — богатыри. И рождены, чтобы бороться с чудовищами.

— Почти как ведьмаки, — спокойно кивнул Геральт. — Но даже они — люди.

Настасья Микулишна шумно выдохнула и принялась надевать сапоги. Иванушка понял, что сморозил какую-то глупость.

— А мне вот другое интересно, — внезапно сменил тему Геральт. — Как мы этих тварей делить будем? За крылатую мне кладень серебром обещали. Каждая монета с профилем чьего-то царственного батюшки. За бескрылого я полкладня премии выторгую. Ну и по мелочи — зубы там, когти, безоары, роговые пластины с хребта. У вас ведь маги есть?

— Волхвы есть.

— С этими каши не сваришь, скупые. Придётся на амулеты пустить и оптом продать торговцам. Большая часть денег не моя, я только к раздаче подоспел.

— Моей доли на новые штаны хватит? — уточнила Настасья Микулишна. — Мне Ванюша за своё спасение коня богатырского сулил, но на кой мне конь без штанов? Ни перед царёвы очи явиться, ни перед супругом оправдаться, коли из похода в одной рубахе и сапогах вернусь.

— И кто твой супруг? — непроизвольно вырвалось у Иванушки. Вот только он не разобрался, завидует наречённому или малодушно жалеет его.

— Богатырь, как и я. Добрыней звать.

— Будь я женат, — задумчиво проговорил Геральт, переворачивая прутики с кониной, — завёл бы на старости лет дом да клочок земли. И уж точно не отпустил бы любимую жёнку за семь вёрст киселя лаптем хлебать.

— А удержал бы? — озорно спросила Настасья Микулишна.

— Как говорил один мой хороший друг… менестрель… жёнок не силой, а кой-чем другим держать надо. Как там твои раны? Заживают?

— Как на собаке. К утренней зорьке и следов не останется. Зря ты на меня свою пакость ведунскую изводил. Без тебя обошлось бы. Я живучая.

Иванушка вытер грязные руки о лист лопуха. Запахло горьковатым травяным соком.

Геральт молча принял от него новую порцию мяса и стал нанизывать на прутики.

— Твоя порция уже готова.

Иванушка благодарно вгрызся в конину. Ромашка оказалась жёсткой, но с голодухи удивительно вкусной. Вот только соли бы ещё. И хлеба. И кваса. И брусники мочёной кисленькой с огурцами малосольными из царского погреба.

Ведьмак поднял с земли пустой котелок.

— Эй, ты чего замолк? Обиделся? — окликнула его Настасья Микулишна.

— За водой пойду.

— Может, я? — подхватился Иванушка.

— Сиди лучше. Чай, давно ночь наступила. А там два змеячьих трупа и остатки твоей лошади. Мало ли кто полакомиться забредёт? — Геральт прищурился, проверяя, легко ли выходит из заплечных ножен меч. — Кикиморы, утопцы, гули…

— Гули? Из колыбельной, которую няньки детям поют? — удивился Иванушка. — Ой, люли, люли, прилетали гули, сели на полати, стали ворковати…

— Те, да не те. Ночные гули питаются разной падалью, но могут, осмелев, нападать на одиноких путников.

Иванушка кивнул, вслушиваясь в темноту, внезапно наполнившуюся крайне подозрительными шорохами и скрежетанием.

— А сюда они не придут?

— Нет, огня боятся. Да и зачем? Внизу еды на всех хватит.

— Я пойду с тобой, — предложила Настасья Микулишна.

Геральт неопределённо пожал плечами. Иванушка испугался, что он сейчас согласится, и оба его защитника растают в неуютной тьме среди нежити и всяких гулей, про которых уж точно не стоит петь колыбельные песни.

Но Геральт ушёл, а Настасья Микулишна осталась.

Она полулежала по другую сторону костра, вытянув свои сильные ноги, и задумчиво жевала травинку. Отблески пламени смягчали её лицо, делали его зыбким, загадочным и… нежным?

— А вот скажи мне, Ванюша, меня можно полюбить? Не по долгу, не по договору, а просто так — как любят какую-нибудь Василису?

— М-м-можно.

Щекам стало жарко, дыхание сбилось. Иванушка склонился над своим ужином, надеясь, что со стороны и в полумраке его румянец не очень-то заметен.

Он вдруг вспомнил, какой беспомощной была Настасья Микулишна сразу после схватки — в крови, грязи, с висящими на спине и боках клочьями кожи, ободранными о шипастую шкуру. Благо, что хоть сама кое-как шла, не пришлось волоком волочь. Геральт в первую очередь распаковал одну из седельных сумок и влил раненой в рот добрую порцию какого-то зелья. И только потом, гоняя Иванушку к реке за водой, бережно промыл и обработал каждую глубокую рану и царапину. Иванушка, таская котелок за котелком, стыдливо отворачивался, но странному белоголовому ведьмаку, казалось, было всё равно, что под его руками обнажённое женское тело.