Коллектив авторов - Бесконечная история

Все происходило именно так, как ему снилось — наводящая ужас дорога через весь город, тень гильотины приближается, рев толпы на Гревской площади.

«Бог должен за многое ответить», — послышался ему горький шепот Терезы, и он закрыл глаза. Не Бог.

Никоим образом не Бог.

Он держал глаза закрытыми, когда умер Эмиль Дюльсени; он уже видел это однажды. Когда толпа стала выкликать священника, и его длинная, длинная жизнь приблизилась к концу, он вздрогнул, хотя ожидал этого.

По крайней мере, он умрет при солнечном свете, не в темноте. Хоть в этом было утешение.

Он не вспоминал о Митосе, пока не споткнулся, и кто-то протянул ему руку; он посмотрел в измученное лицо своего друга и покачал головой.

— Я посадил ее на судно, — сказал Митос, — в Англию. Будь ты проклят за это, Дарий.

Дарий следил за выражением его лица, пока охранники не заставили его повернуться к гильотине.

Когда я иду через долину смертной тени

Отрезанная голова Эмиля Дюльсени смотрела на него снизу вверх из корзины, пока его привязывали к доске. Бедный мальчик.

Не убоюсь я зла.

Слезы преломляли картину перед его глазами, превращая день в великолепную игру света и цвета.

Дарий закрыл глаза и сказал:

— Бог да простит всех нас.

Он услышал щелчок рычага, когда палач отпустил лезвие.

Тишина.

В отдалении — вольная песня птицы.

Все должно быть уже окончено.

Толпа затихла, уставившись. Постепенно смущенный ропот пронесся сквозь нее, как буря из слов. Дарий открыл глаза.

Он с большим трудом поднял голову и увидел, что лезвие не упало. Веревка обмякла, но клинок висел там же, вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу.

Его дыхание перешло в рыдание, он как будто почувствовал некую чудесную вспышку в своей душе.

Палач раздраженно крякнул и обратился за советом к человеку в строгой черно-белой одежде, с которой контрастировал лишь триколор кокарды — представителю революционного трибунала.

Они вдвоем взялись за раму гильотины и тряхнули ее.

Лезвие осталось на месте.

Палач дернул за веревку. Лезвие сдвинулось на долю дюйма, поймав солнечный блик — соскользнуло еще на дюйм и опять встало.

Толпа затихла. Дарий вслушался в тишину и глубоко в своем сердце услышал глас Божий.

— Отпусти его! — закричал кто-то. — Это чудо!

— Чудо!

— Да, отпусти его!

— Нет, убить его!

— Заткнись, ты шут, разве вы не видите Божьей воли! Отпусти кюре!

Это вырывалось из беспорядочного рева толпы. Та же толпа, что слаженно требовала его голову…

…Требовала освободить его.

Представитель трибунала отступил, когда гнилые фрукты обрушились на помост около него; он отошел к палачу и, хмурясь, коротко переговорил с ним.

И затем они освободили его. Он встал, едва в силах устоять на трясущихся ногах, и палач хлопнул его по плечу.

— Это была хорошая шутка, — рассмеялся он. — Без обид, отец.

Его колени подогнулись, но это не имело значения: толпа подалась вперед, подхватила его, подняла и вынесла в триумфе с площади. К тому времени, когда толпа потеряла к нему интерес, он чувствовал себя оживающим от шока; даже удержался на ногах, хотя под ними были скользкие булыжники.

Перед ним возникла женщина в черном плаще с капюшоном, с темными, широко раскрытыми от ужаса глазами. Он запоздало понял, что потеря ориентации, которую он испытывал, была знаком ее присутствия.

Рядом с Джиной де Валикур стоял ее муж, Роберт, его русые волосы были стянуты на затылке. Одинаковые выражения на лицах свидетельствовали, что они разрываются между благоговением и полнейшим, голым страхом.

— Дарий, — сказала Джина, и заключила его в теплые, лихорадочные объятия; с другой стороны его обнял Роберт. За плечом Джины Дарий увидел еще одно знакомое и любимое лицо. Митос. Старейший сдержанно поклонился в ответ на улыбку Дария и скрылся в толпе.

— Это было чудо, — сказал Роберт и отпустил Дария, чтобы тот мог восстановить дыхание. — Я никогда не видел ничего подобного. Никогда.

— Не было чуда, — сказал Дарий. Он плохо чувствовал себя, голова кружилась. — Кто-то испортил гильотину.

Он не сомневался, что это был Митос — Джина и Роберт были слишком удивлены его спасением.

— Что ты имеешь в виду? — вопросила Джина, и указала куда-то позади него. Он обернулся и увидел: вот мужчину привязали к сооружению, вот потянули рычаг…

Клинок, падая, блеснул в утреннем свете.

Толпа взревела.

— Чудо, — сказал Роберт еще раз, более сдержанно. — Ты видишь?

Его растерянность вернулась в полную силу. Роберт был прав, не Бессмертный организовал его спасение. Дарий сразу же склонил голову, закрыл глаза, и закончил двадцать третий Псалом.

Не убоюсь я зла, ибо Господь мой Бог со мной.

— Аминь, — ответила Джина, и перекрестилась. — Давайте вернемся на Святую Землю.

Гильотина на Гревской площади действительно не срабатывала два раза, пощадив голову приходского священника. Подчиняясь давлению толпы, революционный трибунал объявил священника другом революции и никогда не угрожал ему снова.

Может, это был не Дарий. Но это обязательно должно было быть.

Звонок мобильника прервал беседу профессора Вирседы со своими студентами. Профессор требовал отключать неуместную на лекциях аппаратуру, и сейчас он переводил обиженный взгляд с безалаберного американца на японку. Однако поднялась наиболее серьезная из его учениц — Кедвин.

— Извините, профессор, — и она решительно направилась прочь из двора, где он знакомил молодых людей с мавританским искусством разведения садов.

Разумеется, Кедвин отключила мобильник, но только основнуюсимкарту, по дополнительной могли позвонить считанные друзья. И одно из таких имен высвечивалось сейчас на экране.

— Да, Дункан.

— Кедвин, дорогая, здравствуй. Ты сейчас не в Испании?

Кедвин вздохнула, оглянулась на дворик с фонтаном и деревом, под которым продолжалась лекция, и вышла за пределы усадьбы, стараясь быть подальше от посторонних ушей.

— Я в Гранаде. Что-то случилось?

— Да. В Севилье взорвали поезд, в нем ехала Клаудиа Жардин, пианистка, радио сообщает, что она среди погибших. Она из наших… Понимаешь, с ней могут быть проблемы, я приеду очень скоро, но может ты бы смогла… — голос бархатный и слегка извиняющийся.

— Это первая ?

— Нет, но… Она совершенно неопытна…

Разговор оба строили так, что если их подслушают, то можно будет что-нибудь придумать. Увы, эпоха всеобщей доступности информации имеет свои недостатки. Естественно.