Елена Хаецкая - Кристалл Вечности

— Правда? — Рамбалан вернулся с тем, что удалось отбить у разбойниц-птиц. Одно разломанное печенье он сунул в рот, другое предложил приятелю.

Микуни весело захрустел выпечкой.

— Точно тебе говорю, Рамбалан, — подтвердил он. — В душе я совершенно сухопутный человек. Если бы мне повезло родиться где-нибудь в другом месте, не на острове, где простому человеку нет другого занятия, кроме морского промысла… эх… — Он вздохнул, но без всякой грусти. Микуни никогда подолгу не печалился, не злился, не обижался. У него вообще был легкий характер.

Рамбалан покачал головой:

— Ты никогда прежде об этом даже не заикался.

— К слову не приходилось, — объяснил Микуни.

— И кем бы ты стал, если бы у тебя имелся выбор?

— Садовником, — не задумываясь, ответил Микуни. — Сажал бы цветы, деревья. Впихивал бы их в землю плотно-плотно, чтобы не вырвали ненароком корней и не ушли странствовать по морю.

— Неплохо, — одобрил Рамбалан. — Ну а я…

— Знаю, знаю, — Микуни встал, потянулся, щурясь на солнце. — Ты хочешь разбогатеть и считаешь, что такое возможно только в морском плавании.

— Я не считаю, а определенно знаю. Дело даже не в богатстве, а в чем-то более значительном. Да, моя судьба ожидает меня где-то в море.

Несколько лет назад Рамбалан поделился с Микуни своей тайной и время от времени испытывал острое сожаление о том, что не сумел удержать язык за зубами.

Это произошло, когда Рамбалану минуло четырнадцать, вскоре после гибели его отца, утонувшего во время ужасного шторма. Мать плакала не переставая, с каждой минутой старея на несколько лет. Сестренка мало что понимала — сидела, забившись в угол, как перепуганный зверек.

Рамбалан ощущал страшную тяжесть на сердце. Он понимал, что отныне становится главным кормильцем семьи. Сравнительно беззаботное отрочество навсегда отошло в прошлое — теперь ему предстоит печься о том, чтобы у домашних всегда были кусок хлеба и крыша над головой. По сравнению с этим все другие бедствия отступали в тень. Рамбалану даже казалось, что он не столько горюет по отцу, сколько злится на него за то, что тот слишком рано бросил на сына все свои заботы.

Шторм продолжал бушевать еще несколько дней после того, как потопил десятки рыбачьих лодок и два крупных корабля. Рамбалан, тем не менее, не мог больше оставаться в хижине и слушать лихорадочные всхлипывания матери и жалкое поскуливанье сестры. Он ушел из поселка в бухту, за мыс. Там и ночевал — в бухте, под прикрытием одной из скал.

На вторую ночь Рамбалан проснулся от того, что неожиданно наступила тишина и вокруг пылает неестественно яркий свет, ярче, чем даже солнечным днем. Подросток открыл глаза и едва не закричал от изумления: он совершенно не узнавал местность.

Все вокруг переменилось, словно какая-то таинственная магия перенесла его в иные края. Никаких следов шторма не было и в помине. Море, гладкое, как зеркало, блестело под солнечными лучами. Лучезарный небосвод изливал на землю потоки света.

И, что самое удивительное, посреди моря высился храм какого-то божества, такой прекрасный, что глаз не отвести. Тонкие витые розовато-фиолетовые колонны поддерживали крышу галереи с причудливыми водостоками. Островерхая крыша также имела спиральную форму. Каким-то образом — очевидно, при помощи магии, — вода поднималась вверх по колоннам и низвергалась вниз из водостоков и по желобам с крыши, так что весь храм казался живым, дышащим. Он словно был погружен под воду и вместе с тем высился над водой, парил.

— Это Плавучий Храм, — услышал мальчик тихий женский голос.

Он быстро обернулся, но никого не увидел. Лишь на песке заметил отпечаток босых ног, а в отдалении раздался приглушенный смех.

— Какому божеству посвящен этот храм? — крикнул мальчик.

— А как ты сам думаешь? — донеслось издалека.

Рамбалан задумался. Ему пришло на ум, что весь этот разговор — испытание, в котором потерпеть неудачу все равно что умереть. Поэтому чрезвычайно важно было ответить на все вопросы правильно.

Он осторожно произнес:

— В Империи Южных Островов поклоняются богине Ингераде, возлюбленной и матери, хотя многие моряки предпочитают избирать своим небесным покровителем Котру, друга всех жуликов, путешественников и торговцев.

— Но кого избираешь для себя ты? — снова спросил голос.

— Ингераду! — закричал Рамбалан. И повторил спокойнее и тверже: — Мое божество — Ингерада. Ей я буду верен до скончания века.

И тут на воде прямо перед ним возникла женщина. Она не была похожа ни на одно земное создание из всех, что встречались Рамбалану прежде. Он даже не смог бы определить, красива она или нет, потому что в ее присутствии все эти земные понятия теряли всякий смысл.

Она была самим воплощением красоты, любви, притягательности. Черты ее небесного лица как бы терялись для земного взора, залитые небесным светом. Стройное гибкое тело было окутано сиянием, как полупрозрачной тканью. И она — невозможно поверить! — смотрела на юношу с ласковой улыбкой.

— Ты ничего не знаешь, но многое чувствуешь, — проговорила она. — Я — Ингерада, та, которую ты готов признать своей богиней. Я — истинная повелительница южного моря и здешних архипелагов! Что ты знаешь о моем появлении здесь?

Рамбалан был в состоянии лишь тихо покачать головой. Откуда ему, простому парню с побережья, что-то знать о судьбах богов? Он был почти раздавлен тем обстоятельством, что богиня явилась ему лично…

Ингерада между тем продолжала:

— Столетия назад гордость людей, их властолюбие и алчность, раскололи Кристалл Вечности и отвратили от Империи Света благосклонность богов. В великой войне, которая была названа впоследствии «Падением Кристалла», не оказалось победителей. Проклиная себя, друг друга и даже своих небесных покровителей, люди покинули столицу… В те дни мои жрецы кровавыми слезами оплакивали утраченную связь между людьми и богами. Им не доставало моего присутствия, которое они привыкли ощущать в храме… Из погибающей столицы они бережно вынесли статую, которую прежде умащали дорогими благовониями и наряжали в роскошные одежды. Забрали они и драгоценные сосуды, и украшения, и музыкальные инструменты, и даже занавесы из тяжелой ткани. Все это, рискуя жизнью, они вывезли из разрушенной столицы, когда направились на юг вслед за владычицей Катурией.

Богиня говорила негромко, распевно. Она стояла на волнах, тихо покачиваясь, и свет колебался вокруг нее, словно ткань, потревоженная легким дуновением ветерка. Ее голос звучал ласково, успокаивающе, как колыбельная, и юноше начало казаться, будто он слышит эту песню сквозь сон. Погруженный в сладостное оцепенение, он не смел пошевелиться.