Надин Брандес - Романовы [litres]

– Вы действительно верите, что он приходил только ради вашего брата? – Голос Заша звучал сочувственно. – Ваша мать обожала его. Газеты публиковали ее письма. Мы читали, что она ему написала. Все знали, что она посещала его резиденцию. Одна.

Я видела эти письма. Намеки Заша доказывали, что сплетни стали более влиятельным монархом, чем мой здравомыслящий папа. И я ничего не могла сделать, дабы что-то изменить.

– Вы читали пропаганду, Заш, но мы там жили. Мы видели это изо дня в день. И все, что у нас есть – лишь наши голоса, чтобы говорить правду … если вы готовы слушать, не думая, что мы пытаемся контролировать ваш разум.

Все замолчали и глубоко вздохнули. Иван изобразил слабую улыбку, словно призывая Заша ответить на это.

Когда мой оппонент открыл рот в следующий раз, он заговорил мягко, словно стараясь не обидеть меня.

– Может, Настя, вы были слишком близко, чтобы рассмотреть то, что видела вся страна.

Я с шумом втянула в себя воздух. Дважды. Я не позволю ему порочить мамину репутацию. Но спор в этом месте не зайдет слишком далеко. Поэтому я сделала еще один глубокий вдох и собрала все возможное смирение.

– Я хочу понять. Услышать вашу точку зрения, Заш. Спасибо, что выслушали меня.

К тому времени, когда закончила, я действительно поверила собственным словам. Мария успокоилась и снова опустилась на траву, а полуулыбка Ивана превратилась в полноценную. Заш кивнул мне так, будто никогда и не изображал из себя камень. Еще один шаг вперед. Еще одно семя понимания.

– Как там Алексей? – спросил Заш, пытаясь смягчить напряженные последствия нашего спора.

Я качнула головой.

– Не лучше, он почти не спит из-за боли. Лекарств доктора Боткина недостаточно. – Я позволила намекам повиснуть между нами, как легким ветвям березы, колышущимся на ветру. Мне нужны чернила для заклинаний .

Заш больше ничего не сказал, и я присоединилась к Марии на траве. Наше садовое время давно истекло, но Авдеев еще не звал, и я впитывала в себя все, что могла. Я смотрела вверх, в тайный мир листьев, ветра и осколков синевы.

Мария сцепила руки за головой. Мне хотелось сказать что-нибудь легкое, доказать Ивану и Зашу, что мы можем двигаться дальше и не таить горечи. Листья кружились над нами.

– Из этого дерева получились бы прекрасные качели, – задумчиво произнесла я, жалея, что ветер не треплет меня, как эти листья над головой.

– Я почти не помню, каково это – качаться. – В голосе Марии слышалось отчаяние. Она, как и прежде, осталась впечатлительной.

Поэтому я перекатилась на бок и сделала то, что, насколько знала, должно взбодрить ее.

– Иван, чем вы любили заниматься летом, когда были малышом?

Иван вздрогнул. Я улыбнулась и на миг взглянула на Заша, который внимал разговору. Это лучше, чем ничего.

– Я был непослушным, – сказал Иван. Мария просияла при этих словах. Ничто не делает солдата красивее, чем истории о его опасных выходках. – К хорошему поведению можно было отнести лазание по деревьям. Еще я собирал ягоды в лесу.

– Мы тоже так делали! – Теперь я уже сидела на траве, переполненная воспоминаниями о нашем детстве в Александровском дворце.

– Ах, но Иван не был окружен золотыми воротами, – проворчал Заш, давая выход своему раздражению.

Я заставила себя не хмуриться и вместо этого подумала о том, откуда мог появиться этот упрямец.

– Вокруг, конечно, были ворота, но папа ценил волю и приключения. – Мой голос становился все более взволнованным, когда я вспоминала те дни. – Мы разбили лагерь, и он научил нас разводить костры. Мы помогали ему рубить дрова на зиму. Учились готовить, работать и лечить раны.

Я хотела, чтобы Заш знал: мы никогда не считали себя выше своего народа.

– Он воспитал нас так, как только мог в нашей ситуации, как, я уверена, и ваши родители.

– У меня не было родителей. Не думайте, что вы в курсе моего воспитания.

Я закрыла рот на замок. Мария перевела взгляд с Заша на меня, глубоко вздохнула и продолжила разговор с Иваном.

– А что было, когда вы плохо себя вели, Иван?

– О таких вещах не стоит рассказывать в присутствии великих княжен.

Мы засмеялись. Мария откинула с лица прекрасные каштановые волосы, и ветер подхватил их так, что она могла бы угодить прямо на обложку журнала.

Заш расслабился – словно принося физическое извинение за свое раздражение.

– Заш? У вас были какие-нибудь любимые летние развлечения? – я произнесла это самым добрым и заинтересованным тоном, пытаясь показать, что наши воспоминания могут иметь не так уж много отличий.

Он схватил наживку, вернее, поддразнил меня и сдался.

– Плавал. Рыбачил. Ел строганину. Проводил дни на берегу реки. Готовил мясо на костре. – По мере того как он говорил, его речь становилась все более расслабленной. Ностальгической. Путь к детству, свободному и вольному. Как он оказался большевиком? – Вот что такое лето для меня.

– Я никогда не готовила себе мясо на костре. – Мой рот наполнился слюной при мысли о жирной баранине, пропитанной специями, зажаренной на ободранной ветке или вертеле.

Заш улыбнулся какому-то воспоминанию, которое оставалось недоступным для меня.

– Значит, вы еще не жили.

– Назад в дом! – крикнул Авдеев с порога.

Я перевела взгляд на папу. Как и ожидалось, он послушно поднялся, подхватив двух собак Татьяны. Та подтолкнула мамино кресло с Алексеем.

Иван помог Марии подняться на ноги. Я вскочила прежде, чем Заш почувствовал, что ему придется сделать то же самое. И мы все отступили в дом, как закованные в кандалы покорные рабы. Но вместо воображаемых цепей на этот раз я несла на плечах трофеи победы.

Разговор оказался нелегким, но каждый раз общаясь с Зашем, я немного больше начинала понимать, почему он был так зол на нас. И как только я смогу развеять эти недоразумения, уверена, мы найдем союзников, которые помогут нам бежать.

– Боткин, вы спаситель! – Слабый мамин голос тронул наши сердца. Наш любимый доктор поделился с Авдеевым профессиональными опасениями о нашем здоровье, и комендант разрешил ему попросить сестер местного монастыря помочь с питанием.

Корзины с яйцами, молоком, сливками, мясом, колбасой, овощами и пирогами прибыли к воротам Ипатьевского дома, несомые монахинями. Комендант Авдеев забрал большую часть для себя и своей охраны, но каждый кусочек, который мы получали, был для нас дороже драгоценностей в нижнем белье.

Папа молился над каждым ломтиком, прежде чем разделить все поровну.

Это стало обычным делом, и я была так признательна сестрам, что написала им длинное благодарственное письмо. Постояла у двери на лестничную площадку несколько минут, но так и не позвонила в колокольчик. Отдаст ли Авдеев им мое письмо? Трудно представить, что он это сделает. Если нет, я мало что потеряю, но попытаться стоит. Сегодня мое воодушевление невозможно было подавить.