Надин Брандес - Романовы [litres]

Наконец комендант Авдеев отправил нас на улицу. На лестницу я выскочила первой. Первой вышла за дверь. Первой метнулась к качелям…

И первой увидела вмятину на земле, на месте пресс-папье.

Оно исчезло. Кто-то нашел его.

Я лихорадочно огляделась вокруг. Авдеев разговаривал с солдатом. Кажется, он не обеспокоен. Ни Ивана, ни Заша в карауле нет. Кто его обнаружил? Неужели они ждут, как я поступлю? Я раскрыла себя, побежав к качелям, к тому самому месту, куда упало письмо.

– В следующий раз бери пресс-папье поменьше, – подошел ко мне папа и присел на качели. – Оно дальше полетит.

Я выдохнула.

– Ты нашел его?

Он похлопал по сиденью рядом с собой. Мы тихонько покачались.

– Настя, я не собираюсь обвинять тебя. Но это немного неосторожно, в отличие от твоих обычных проделок.

– Понимаю.

Я смотрела под ноги. Ботинки размазывали грязь, пока мы раскачивались взад-вперед.

– Не могла сопротивляться надежде. Кажется, я теряю рассудительность. Папа, я впадаю в отчаяние и не могу его контролировать.

– Нужно.

На этом все должно было закончиться, все мои попытки. У меня нет выбора. Я должна контролировать собственное отчаяние. Быть более бдительной. Проявить терпение и ждать, пока матрешка раскроется и отдаст мне заклинание. Почему это занимает так много времени?

Я затоптала грязную вмятину от пресс-папье.

– Постой… как ты его нашел? – Вчера нас не пустили в сад. Сегодня я вышла за дверь первой.

– Некоторые солдаты более преданы мне, чем Авдееву. Я не ожидаю, что они будут хранить секрет за взятку, если о нем узнает комендант. Но пока мы в безопасности.

– Папа, ты волшебник.

Меня озадачило, как ему удалось настолько подружиться с солдатами. Мне потребовался целый месяц, чтобы достучаться до Заша. Но в то же время, как преданная и любящая дочь, я ничуть не удивилась.

Мы вернулись в дом, где обнаружили корзину с едой, доставленную сестрами. Щеки потеплели при мысли о монахине, которая смотрела на мое окно. Видела ли она неудавшуюся попытку? Подвергала ли я сестер риску?

Появление еды от них значило, что монахини все же в безопасности.

Я отнесла ее Харитонову. Он трудился в крошечной кухоньке, где нам иногда разрешали готовить.

– Спасибо, Настя. Не хочешь сегодня помочь испечь хлеб?

Мне всегда нравилось помогать с выпечкой хлеба – хоть какая-то возможность приносить пользу. Как будто именно я обеспечиваю свою семью. Это помогало верить, что когда-нибудь я сумею выжить в деревенском доме, как простая работящая девушка.

– Да, с удовольствием. – Я разгрузила корзину с едой, выложила яйца на стол, а бутылку молока поставила к окошку, где было прохладнее. Достала продолговатый сверток, запакованный в плотную ткань. Внутри лежала буханка ржаного хлеба.

– Думаю, сестры прислали немного.

Густые брови Харитонова поползли вверх.

– Обычно нам не присылают хлеба.

– Верно, или он не всегда доходит до нас. Полагаю, его забирает Авдеев.

Я поднесла хлеб к носу и понюхала. Не теплый, но очень свежий. Скорее всего, испекли сегодня утром. Я слегка сжала буханку, чтобы услышать хруст корочки, как учил меня Харитонов, но под моими пальцами хрустнуло что-то более плотное. То, что я приняла за складку на ткани.

Я сбросила ткань с хлеба, и маленький квадратик бумаги упал на мою ладонь.

– Что… что это такое?

Я развернула бумагу и обнаружила записку, написанную по-французски красными чернилами.

При взгляде на письмо мое дыхание участилось. Сердце заколотилось от слов, которые я узнала, вроде друзья и час настал . Подписи не было. В конце было только: «От того, кто готов умереть за вас. Офицер Белой армии» .

Это письмо оказалось спасением.

– У Ольги самый лучший почерк. – Татьяна склонилась над письмом так же осторожно, как раньше ухаживала за ранеными русскими солдатами. – Она должна написать ответ.

Моя семья окружила записку, перечитывая ее снова и снова. В письме офицера говорилось, что Белая армия находится всего в восьмидесяти километрах от Екатеринбурга. Что нам следует прислушиваться к любому движению снаружи – ждать и надеяться, быть готовыми в любое время суток. Нас просили прислать план расположения комнат, спрятав в бутылку из-под сливок. Наше спасение было не за горами!

Не стоило слишком погружаться в возможное будущее – мечтать о тихой жизни нашей семьи в небольшом домике. Папа будет пилить дрова, я – работать с магическими чернилами, чтобы создать слова, которые вылечат Алексея…

Доктор Боткин быстро набросал на обороте карту, потому что у него была самая твердая рука, и Ольга написала короткий ответ по-французски, под папину диктовку.

Все наши окна заперты, а Алексей слишком болен и не способен передвигаться самостоятельно. Нельзя рисковать, пока не будет абсолютной уверенности в исходе. Мы почти всегда находимся под надзором.

Мы не могли позволить себе неудачную попытку. Кем бы ни оказался этот белый офицер, его план должен быть безупречным. Надежным. Безопасным.

Ему повезло, что я разбираюсь в таких вещах.

Три дня прошло без ответа. Мы носили одежду с зашитыми в швы драгоценностями, и все, кроме мамы, дежурили по ночам, прислушиваясь к любым необычным звукам. Охранники почувствовали наше напряжение.

– С вами все в порядке? – спросил Иван у Марии во время прогулки по саду. Он казался действительно обеспокоенным.

– Когда вас запирают в доме, это накладывает свой отпечаток, – тихо ответила она.

Еще через два дня мы получили ответ. На этот раз папа прочел записку первым, но, дойдя до конца, покачал головой.

– Предлагают бежать из окна верхнего этажа. Разве они не прочли, что все наши окна запечатаны?

– Что там еще? – Я забрала записку. Мария и Алексей читали через мое плечо.

Будет ли возможность каким-то образом успокоить малыша и опустить его из окна, не причинив боль?

– Малыша? – усмехнулся Алексей. – Кто этот военный? Если он настолько предан, почему не пользуется подобающими титулами?

– Не стоит быть столь чувствительным, маленький царевич, – поддразнила я, хотя выбор манеры, с которой офицер упоминал об Алексее, меня тоже раздражал.

Могу ли я придумать с оставшимися чернилами какое-нибудь заклинание, которое заставит Алексея онеметь? Может быть, еще одно или два заклинания облегчения помогут ему достаточно, чтобы справиться с побегом из окна. Но это все равно не изменит того факта, что наши окна закрыты.

На лестничной площадке прозвенел звонок, и Мария сунула записку под блузку. Вошел Авдеев, и папа поднялся со стула. До прогулки в саду оставался еще час. Видел ли он беспокойство – вину – на наших лицах? Неужели узнал о письмах?