Надин Брандес - Романовы [litres]

Мне удалось бы спасти семью.

Я нацарапала подробности на бумаге, подняв глаза, когда приблизились сестры. Они были уже рядом. Я писала, едва не испачкавшись чернилами, которые размазывались по бумаге. Я чуть было не вытерла их ночной рубашкой, но это оставило бы улики или привело бы к вопросам. Поэтому я промокнула кляксу еще одним листком бумаги, а затем схватила папино пресс-папье.

Монахини стояли у ворот.

Я обернула письмо с сообщением вокруг пресс-папье, после перевязала его одной из принадлежавших Марии кружевных лент для волос. Сестры передали солдатам корзинку с едой и повернулись, чтобы уйти. Через несколько секунд они пройдут мимо частокола прямо напротив меня.

Руки дрожали.

Я не могу позволить себе думать о последствиях. Не сейчас, когда на карту поставлена такая важная вещь, как жизнь моей семьи. Мне придется перебросить груз через оба забора. Я не должна промахнуться.

Дождь пошел на убыль. Солнце показалось в просвете туч. Алексей у меня за спиной шевельнулся.

Монахини прошли мимо, перекрестившись в сторону наших окон. Я распахнула форточку до упора, чтобы они увидели меня. Потом отступила назад, вспоминая, как мы с папой кидались снежками и он направлял мои броски. Отвела руку назад и метнула. Пресс-папье полетело в окно, описав дугу над садом…

…и упало внутри частокола, рядом с нашими качелями.

Оно осталось там, на виду у большевиков. Скомканная белоснежная улика. Я похолодела. Что я натворила? Видел ли кто-нибудь из охранников?

Я проунула голову в форточку, чтобы глянуть вниз. Посмотреть, нет ли у стены часовых. Никого. Все чисто. Никаких солдат в поле зрения…

Выстрел.

Мое лицо взорвалось болью.

– Все потому что дети задыхаются! Мы все! – восклицал папа, стоя перед комендантом Авдеевым. Истинный царь Николай. Уверенная стойка, прямая спина. Правитель. Защитник.

Я скрылась в его тени, прижимая тряпку к горящей щеке. Солдат выстрелил в меня; рама над моей головой разлетелась вдребезги, и пуля срикошетила в штукатурку на стене спальни.

Срикошетила вверх. В Алексея.

До этого момента я и не подозревала, что большевики скрывают пулеметы в башнях напротив Ипатьевского дома. Царапины, оставленные на лице осколками, жгли не так сильно, как раскаяние. Алексея могли убить. Меня могли убить, хотя сейчас это беспокоило мой разум значительно меньше, нежели мысленный образ записки, лежащей у качелей. Моей записки, ожидающей, что ее подберет и прочитает один из солдат коменданта Авдеева. Тогда нас расстреляют.

И на сей раз большевики не промахнутся.

– Она совершила глупость.

Комендант Авдеев – совершенно трезвый и заледеневший от ярости – смотрел на меня, и я радовалась, что на моем лице отражается стыд. Нужно, чтобы он видел смирение.

За нами с папой стояли три большевика. Не наши друзья – я никогда не видела их раньше, и жар исходил от их одежды, заполняя и без того душную комнату. Я представила, как стволы их ружей упираются мне в спину. Проделывают дыру между лопаток. Папа плачет…

– Комендант, умоляю вас, позвольте нам открыть окно! – Тон папы оставался покорным. – Нам нечем дышать. Насте нужен воздух.

– И позволить повторить преступление? – Авдеев махнул рукой в мою сторону. – Вас предупреждали и не раз!

Он совершенно не смягчался, и я понимала: это из-за большевиков позади. Авдеев обязан поддерживать свою позицию – своего вождя.

– Пожалуйста, комендант. Прошу вас, сделайте запрос.

Один из большевиков издевательски фыркнул за моей спиной. Авдеев вздернул подбородок и напрягся.

– Повторите.

Папа сглотнул. Он оценивал ситуацию так же, как и я. Отец проявит смирение, которое удовлетворит солдат за нашими спинами и позволит Авдееву сохранить лицо. Потому что это мой папа. Такой скромный и самоотверженный.

– Пожалуйста.

– Еще раз.

– Прошу вас.

– Еще.

У меня перехватило горло и защипало глаза. Папа опустился на колени. Встал на колени перед своим пленителем, полностью униженный.

– Комендант, умоляю вас.

– Еще.

– Ты только представь, – в тот же вечер я опустилась у постели Алексея. – Я похищаю ружье и заставляю коменданта Авдеева кланяться всем нам .

Алексей не стал подыгрывать.

– Он согласился открыть окно?

– Нет. – Я теребила воротник платья. Его пора было зашить.

Я так устала от починки, что предпочла бы носить потертый воротник. Или полностью оторвать его.

– Но он не сказал, что не собирается делать запрос. Думаю, он попытается.

– Ты действительно поэтому высунулась в форточку, Настя?

Алексей слишком хорошо меня знал.

Я отрицательно покачала головой. Окно было плотно закрыто. Мне хотелось видеть листок бумаги, все еще лежавший в траве сада. Из-за дождя нам не удалось его достать. Я молилась, чтобы вода смыла буквы. Но если его найдет охранник, нам конец.

– Я восхищаюсь твоим мужеством, – сказал Алексей.

Я не чувствовала себя храброй. Разве что безрассудной. Потому что я открыла форточку. Я нарушила правила и рисковала нашими жизнями. Я вынудила папу встать на колени, умолять Авдеева, пока большевики не рассмеялись, а мое сердце не закричало.

И потерпела неудачу.

Я рассеянно теребила одеяло Алексея. Заклинание облегчения иссякло всего через день.

– Тебе нужно еще одно заклинание?

– Лучше подождать, пока боль не станет невыносимой. У нас мало чернил.

Я кивнула, руки чесались сделать что-нибудь полезное. Исправить вопиющую ошибку, совершенную сегодня утром.

– Настя… думаешь, Авдеев нас убьет? – еле слышно спросил Алексей.

Я задавалась этим вопросом снова и снова, анализируя, как он унизил папу или как забрал наши вещи, дополнительную еду и свободу. Но все же он смеялся над спектаклем. Он позволил монашкам приносить еду. Одобрил идею повесить в саду качели, хотя предложение исходило от собственных солдат… Он позволил нам дольше находиться на свежем воздухе.

– Нет, Алексей. Не думаю, что он это сделает.

Весь день не было солнца. Всю ночь мне не спалось. Я подумывала о том, чтобы улизнуть и забрать письмо. Но если поймают, после случая с окном будет еще хуже. Думала обратиться с просьбой к Ивану – или даже к Зашу – вернуть мне записку. Но не могла поверить, что они не сдадут ее Авдееву.

Оставалось только ждать. Я ворочалась с боку на бок всю ночь, обливаясь потом в простынях и отсчитывая минуты. Худшая ночь в моей жизни!

Целое утро мы с Марией играли в карты. Устали от французской игры, после чего изобрели много новых. Процесс почти не доставлял удовольствия – мы делали это, чтобы избавиться от скуки. Но сейчас я погрузилась в карточную игру, только бы не расколотить кулаками окно в ожидании прогулки по саду.