Надин Брандес - Романовы [litres]

Подбородок Авдеева задрожал. Комендант кивнул и удалился в свой кабинет, чувствуя себя побежденным.

Мы сделали все возможное, чтобы привести в порядок свои комнаты, хотя этого не требовалось, так как уборка была одним из немногих способов, с помощью которых мы коротали время. Остаток дня мы чинили одежду, и я старалась выглядеть как можно опрятнее.

Я не знала, почему мы так поступили, – может, потому что, хотя Авдеев был постоянно пьян, жаден и во многом неумолим, он все же заботился о нас. Прислушивался к некоторым просьбам. Мы пришли к спокойному пониманию наших ролей, и он, казалось, ценил это так же высоко, как и мы.

Новый комендант нас не знает. Нам снова предстоит стать изгнанниками. Огромным упущением стал тот факт, что одна из подопечных Авдеева – бывшая великая княжна России – имела связь с одним из его собственных солдат. Показателем его излишней снисходительности. Тем самым он скомпрометировал Красную армию.

Ивана застрелили из-за этого. Из-за дурацкого поцелуя.

Я проверила матрешку в корсете, уверенная, что заклинание уже готово. Но шов по-прежнему был не более чем полоской света – ничего, что можно открыть руками. Часть меня ненавидела заклинание за то, что оно так долго формировалось. Но частично я доверяла папе и времени, которое требовалось, чтобы сильная магия вызрела должным образом. Особенно если это заклинание окажется таким мощным, как предполагал отец.

Мы пообедали и оставались в столовой, пока не появился новый комендант. Стало слышно, как открылись ворота. Как закрылись. Хруст шин предшествовал хрусту сапог.

На лестнице появилась чья-то голова. Я выпрямилась в кресле. Брови. Взгляд стальных глаз встретился с моим. Глаза, которые я видела раньше. Которым я подмигнула, когда ехала в поезде с призом, думая, что покидаю этого человека навсегда.

Яков Юровский.

Он остановился на пороге столовой.

– Здравствуйте, граждане.

Казалось, он обращался только ко мне. Его глаза прожигали меня насквозь, до матрешки, лежащей за корсажем. Он знал. Он знал, потому что мое лицо выдало меня. В этот момент я потеряла способность скрывать эмоции. Бдительность ослабла. Семья была разбита. Воля сломлена появлением этого человека.

– Приветствую вас, комендант, – протянул руку папа.

Юровский коротко пожал ее.

– Как колено царевича?

Брови отца изогнулись при этом вопросе.

– Пока не очень хорошо.

Юровский как-то странно кивнул и оглядел комнату.

– Здесь состоится осмотр и опись ваших вещей, а также вашего жилья.

Несомненно, мы подчинимся. Он наш новый начальник.

И с его приходом… все поменяется.

Авдеева мы больше не видели. Юровский закончил осмотр наших комнат и обратил внимание на украденные охранниками вещи. Папа отметил, насколько скрупулезен Юровский. Он лучился оптимизмом. Я – нет, тем более что Юровский смотрел на меня каждый раз, когда проходил мимо.

Он знал, что матрешка у меня. И хотел ее вернуть.

Я начала нервничать. Во время смены командования нас не выпускали в сад, а Заш не дежурил на лестничной площадке. Я хотела увидеть его, убедиться, что с ним все в порядке после смерти Ивана.

В первый же полный рабочий день Юровского, едва рассвело, я проснулась от топота сапог по лестнице. Выбралась из постели, освободив руку из цепкой ладошки спящей Марии. На цыпочках подошла к двери на лестничную площадку и прислушалась. Сапоги остановились, кажется, у кабинета Юровского. Стук. Приглушенное «да». Дверь скрипнула. Цокнули сапоги. Дверь захлопнулась.

Затем наступила тишина.

Я сидела у двери, прислушиваясь, как когда-то, когда Мария и Иван флиртовали на лестничной площадке. Прошло пять минут, свет сильнее пробивался через побелку, дверь открылась. Шаги удалились. Просто встреча. Возможно, с охранником. Юровский собирал информацию как новый комендант, но почему в такой ранний час?

Я уже собралась подняться и пойти переодеться, но тут на лестнице появилась еще одна пара ботинок. Снова топот. Опять шепот. Еще одна встреча.

Так происходило каждые пять минут. Каждые пять минут звук шагов менялся. Разные люди встречаются с Юровским. Что они ему говорят? Верны ли они нам?

День продолжался. За завтраком устроили ежедневный смотр и перекличку. Какао не подали. Пришло время прогулки по саду, но нас не выводили. Возможно, Юровский еще не знал о прежнем расписании.

Горло болело от нехватки свежего воздуха. Кожа словно рыдала, лишенная ощущения солнечных лучей. Мне нужен свет. Мне нужно открытое небо. Я не дышала полной грудью с тех пор, как Белобородов въехал во двор.

Через полчаса к нам вошел Юровский. Папа поднялся со стула.

– Мы пойдем в сад?

– Не сегодня. – Юровский посмотрел на карманные часы, потом на меня. – Охранников заменяют. Во время смены караула вам следует оставаться у себя.

Мое сердце сжалось от ужасного предчувствия.

– Кого? Почему?

Его темные глаза сузились.

– Всех охранников. Полагаю, вы знаете причину.

Мария сидела с остекленевшими глазами, у нее на коленях лежала нетронутая штопка. Юровский заменяет охранников, потому что убежден: они скомпрометированы. Следовательно, они уезжают. Заш уходит. Возможно, уже ушел.

Горло сжалось, не давая дышать. Нет. Пожалуйста, не дайте ему забрать у меня Заша. Отчасти я понимала, что чувствовала Мария, видя Ивана в последний раз. Должно быть, в тот момент она осознала, что больше никогда его не увидит.

Смогу ли я попрощаться с Зашем? Куда отправляют солдат? Если Юровский решит, что они скомпрометированы, возможно, в тюрьму. Или даже на казнь! Мы слышали выстрелы в Екатеринбурге. Каждый день.

Остаток дня прошел в агонии. Еда от монахинь стала еще более скудной. Мамина головная боль усилилась. Я сидела у единственного открытого окна – достаточно далеко, чтобы меня не видели охранники, готовые стрелять. Но могла наблюдать, как вереница солдат уходит от нас, группа за группой. Сквозь пол до нас доносились стук чемоданов и шорохи сборов, сопровождавшие отъезд.

Я смотрела, смотрела, смотрела. Ради его волос цвета полуночи. Ради прямой спины. Ради красивых глаз, которые подмигивали мне. Ради взгляда украдкой, брошенного в сторону моего окна. Чтобы попрощаться. Но все они носили шапки-буденовки. Солдаты уходили быстро, большими группами, и я не могла разглядеть того единственного.

К концу дня, когда прежние надзиратели ушли, а новые пришли, с ледяной выправкой, достаточной, чтобы застудить июльскую жару, я поняла, что скучаю по Зашу. Он покинул двор. Мы так и не попрощались. Я потеряла его в этом безумии.

Наконец я позволила себе расплакаться в подушку. Пока не зашло солнце. Пока у меня не пропал аппетит. Пока не исчезла надежда.