Стивен Эриксон - Три повести о Бочелене и Корбале Броче

- Перекличку делали? - спросил Хек. - Кого не хватает?

- Брив - плетельщицы.

- Уверены?

- Так мне сказали. Коротышка с рыжими волосами и толстыми ногами...

- А Горбо там?

Ловкач кивнул.

Хек и Птича обменялись взглядами. - Уверены? - спросил Хек.

Ловкач скривился. - Да, он и доложил о пропаже Брив.

Птича Крап усмехнулась. - Лично?

- Нет, мне передали.

- Больше никто не пропал?

- Ну, толстый пассажир, тот, что всегда рыбачит.

- Ой! - Дых снова ударил по виску в повязке.

- В чем дело? - удивился Ловкач. - Что с твоей головой?

- Не слышали? - спросила Птича и пояснила: - Кто-то пришел и отрезал ему ухо - когда он спал. Можете поверить? И теперь это призрак уха.

- Ты можешь слышать призраков? - Трое беглых солдат уставились на старпома. Хек Урс отозвался: - Может, только они иногда кусаются.

- Ужас какой! - Ловкач встал и торопливо пошел назад, с каждым шагом от круга света становясь темнее.

Наверное, потому трое беглых солдат на помосте не смогли понять, что возникло позади старпома и отгрызло ему голову.

Словно клякса в мутном море, палуба "Солнечного Локона" была пятном далеко внизу под Беной Младшей и ее кудахчущей мамашей. Края размыты, лишь чернота показывает, что корабль еще есть, да еще круговороты брызгучей пены накатываются со всех сторон, светящиеся бутоны с багряной каймой расцветают в ночи.

Паруса хлопают, но "Локон" идет, не замечая ветра, плетется по красной дороге. Никого не видно у штурвала. Лишь тени, запутавшиеся в снастях и такелаже. Нет и фонаря на носу, чтобы освещать дорогу.

Около люка в трюм сгрудилась большая часть команды. Целое королевство песка высыпали, создав защитный круг для невезучих моряков - деталь, вырвавшая из раззявленного рта Бены Старшей трепещущий смех.

Сверху рьяный ветер разорвал в длинные клочья пелены серых облаков, но в разрывах показываются не новые миры, а лишь бездушная, беззвездная тьма.

Места, Где Не До Смеха посылают безжизненные знаки изменчивому, чуждому небу ночи, и Бена Младшая села, поджав колени, крепко охватив грудь руками, содрогаясь в волнах слепого, отчаянного ужаса.

А высохшая голова матери качается в ритмическом ободрении, напевая словно ворона. "Похоть и смерть - эта ночь, губительная шарада любви и потерянных сокровищ! О, утопическая обстановка подобна влажным мечтаниям философа - да, все танцоры медлят, будто свободные ноги пригвождены жуткими шипами разума! Экзальтированная музыка порождения! Неудачливый дурак, похоже, отметил нас всех - не благословить ли нам блаженного безумца и шутника, потаенного в запертом сундуке? Но нет, поистине зачаровано дитя - никем иным, как тем, кто лишился всякой связности!

Мы с тобой, любимая, мы переживем ночь. О да. Бена Старшая обещает! Безопасность от любого алчного вреда. Твоя дражайшая, любимая мама разбухнет до достойных пропорций, ибо таковы текучие эманации красной дороги, шепот обещания правой власти над всякой материей. Надежда, надежда, верно.

Не плачь, дочка. Согрейся в неослабных объятиях матери - ты защищена от мира. Защищена все сильнее. Дева по крови, дева по детскому разуму, дева, да, девичество - главная твоя сила. Сладчайший поцелуй, который выдержит, пожалуй, лишь истинно любящий твои нужды.

Ты моя на веки веков, даже нынче ночью, и я позабочусь обо всем, сколь бы жутким, отчаянным и гневным не был зов снизу!

Позволь мне сосать каждый всхлип твоих губ, дочка. Сила моя крепнет!"

Крик. Внезапно раскрытые глаза. Слабый первобытный трепет. Душа напрягается, сжимается, ожидая повторения, ибо лишь при повторении лицо рисуется в темноте неведомого, лицо поистине испуганное и пугающее, искаженное болью или - это как пожелаете - искаженное светом нечаянного восторга. Но увы, последний достигается слишком редко, ведь раскрытые истины мрачны, и появляются они одна за другой, без остановки.

Крик. Дыхание замирает, сердце не бьется. Что будет?

А теперь взрыв криков. Из трех глоток. Да, это совершенно... иное.

Грохот и топот, дикое колыхание недостаточного света где-то внизу. Башмаки на скользкой палубе, вопли нарастают, хриплые, словно нежная ткань порвана вихрем звука. Что ж, вот мгновение, когда все балансирует на острие ножа, бездна зияет, ветер несет хрупкие отзвуки забвения - неужели пришло безумие? Неужели выпущены на свободу Насилие и не выбирающая жертв Беда? Смазанные фигуры налетают одна на другую, рты распахнуты, лица под каблуками, тела валятся за борт, трещат кости, брызжет кровь, грязные пальцы в глаза... ох, сколь многое сдано судьбами заклятию безжалостного безумия.

Зычный, порождающий эхо рык - вот все, что нужно. Глас командира, возвращающий души от края.

Если бы он оказался там, в ставшей стадом команде, силой и железной хваткой задержав миг спасения!

Но ужас плыл в знойных течениях ночи, сочился в плоть и разум - и вот, вслед ужасным воплям снизу, расцвел хаос.

Жизнь, как с полным основанием мог бы сказать Бочелен - родись у него мысль высказать комментарии - всегда склонна к глупости и логическому ее следствию, жестокому самоуничтожению.

Но, разумеется, он был слишком занят в каюте, изливая бесконечный поток семени в почти потерявшую сознание и не способную сопротивляться капитана Сатер. Это, как все прекрасно знают, есть вершина мужской доблести, славы и возвышения.

В свете дико качающегося фонаря безголовое тело Ловкача Друтера продолжало сучить ногами, кровь хлестала из рваного кошмара шеи. Руки метались и сжимались, словно у обезумевшей марионетки. Птича Крап, Дых Губб и Хек Урс, одновременно содрогнувшись, ринулись на нос - не на нос Ловкача, ибо таковой пропал вместе с головой, а в переднюю часть корабля - но в процессе ноги их поскользнулись, и все трое с визгом свалились в заплесневелый трюм, забарахтавшись там (Хек все еще держал фонарь) во внезапно промокших одеждах, воняющих мочой и - в случае Дыха - кое-чем еще более гнусным.

Ищи убийца их души, жатва практически не потребовала бы усилий. Но никто не спустился вслед, и кроме тройных воплей и стука башмаков Ловкача - а затем, следует добавить, панического топота с палубы - не слышно было ни скрипа, ни шелеста, ни лязга клыков, ни шипения оскаленной пасти.

Однако ужас крепко держал бывших солдат за глотки - особенно когда Ловкач Друтер сел, а затем, изогнув руки и ноги, неловко встал. Кровь залила торс сзади и спереди; в уме Хека пронеслась сопровождаемая отвращением мысль, что этому типу лучше было бы воспользоваться полотенцем. Ловкач вытянул руки и сделал шаг к ним.

Шаг заставил его упасть с помоста, и вопящее трио удвоило усилия, когда безголовый старпом плюхнулся сверху.

Пальцы схватили что смогли, Дых взвыл, потеряв второе ухо - казалось бы, благословенная симметрия, но нет, ужасные звуки, чавканье и хруст, вонзились в мозг, споря с нескончаемым плеском воды.