Виктория Форестер - Девочка, которая умела летать [litres]

– Вот было б здорово!

– Замечательно, – поправила её доктор Хуллиган.

– Это было бы замечательно, – повторила Пайпер.

– Ты просто невинный и наивный птенец, Пайпер Макклауд, который терпеливо ищет, как вернуться в родное гнездо. Надеюсь только, что ты позволишь мне указать тебе путь, – доктор Хуллиган вздохнула и, опомнившись, вернулась за стол. – Что ж, думаю, довольно хлопот для одного дня. Полагаю, твои товарищи готовятся к отбою. Если ты поторопишься, придёшь как раз вовремя.

– Спасибо вам, доктор Хуллиган. – Понимая, что ей удалось на волосок разойтись с бедой, Пайпер с лёгким и восторженным сердцем быстро выскочила из кабинета доктора Хуллиган, чтобы не давать ей времени передумать. Она прошла через примыкавшую к кабинету приёмную, и воспитатель Толле с профессором Шамкером проводили её недобрыми взглядами.

– Пока что она может остаться, – бесстрастно сообщила доктор Хуллиган, когда они вернулись в её кабинет. Было понятно, что воспитатель Толле и профессор Шамкер были категорически против, это было явно написано у них на лицах. Однако Доктор Хуллиган или ничего не заметила (что маловероятно), или не придала этому никакого значения (что ближе к истине). – Не спускайте глаз с Конрада. Он что-то замыслил, это очевидно. Он никогда ничего не делает просто так и всегда тщательно взвешивает все «за» и «против».

Жилая часть находилась на третьем ярусе тринадцатого уровня; у каждого ученика была своя спальня. Комната Пайпер, уютная, словно гнёздышко, была почти в самом конце коридора. Мягкое пуховое одеяло укутывало удобную кровать. На небольшом столике в углу стоял сияющий белизной компьютер, а над ним на полках выстроились книги, которые профессор Шамкер счёл подходящими для развития юных умов. Картины, изображавшие деревья, леса и яркое многоцветие растений, довершали общее радостное и на удивление приятное впечатление.

Торопясь лечь до отбоя, Пайпер прошла в гардеробную, где её дожидалась приготовленная назавтра свежая и выглаженная форма. Рядом в ряд аккуратно висели спортивный костюм, ночная рубашка и банный халат. Вся одежда была новая и идеально скроенная точно по мерке Пайпер. Хотя время подгоняло, она всё же остановилась и провела пальцами по мягкой материи халата, а затем быстро скинула форму и скользнула в ночнушку. В следующее мгновение она нырнула в кровать и выключила свет.

– Пора, отбой! – гремел по всему коридору голос воспитателя Толле. – Это и к тебе относится, Смитти.

Проходя мимо комнаты Пайпер, воспитатель Толле заглянул к ней, завершая первый из немалого числа ночных обходов.

– Доброй ночи, благослови вас Господь, воспитатель Толле, – сказала ему вслед Пайпер.

Воспитатель Толле встал столбом и резко развернулся к Пайпер.

– Что ты сказала, Макклауд?

Пайпер сглотнула, глядя из-под одеяла на массивную фигуру воспитателя Толле, едва помещающуюся в дверях.

– Э… доброй ночи, и благослови вас Господь. Так моя мама говорит каждый вечер, когда я ложусь спать, сэр.

– Правда?

Пайпер кивнула.

– Хм, – он повернулся было, чтобы выйти, но затем передумал.

– Моя мама говорила мне то же самое. – Неожиданная теплота осветила его лицо, но он безжалостно подавил её. – Никаких разговоров после отбоя, Макклауд. Это правило.

– Извините.

– Я по-прежнему слышу твой голос, Макклауд!

– Но здесь ведь некому пожелать мне доброй ночи. И это первая ночь из всех-всех-всех, когда я ложусь спать, не слыша этих слов. – Пайпер вдруг захотелось, чтобы мама с папой были рядом, и захотелось так сильно, что у неё заболели и душа, и тело.

– Вот незадача, Макклауд, и от меня ты их тоже не услышишь. Умей держать удар!

– Но…

– У тебя какая-то проблема, Макклауд? Хочешь, чтобы я позвал к тебе доктора Хуллиган?

Пайпер, изо всех сил сдерживая слёзы, ответила:

– Нет, сэр. Всё в порядке.

– Рад это слышать. А теперь отбой, и больше никаких разговоров.

Воспитатель Толле подождал немного, убедился, что Пайпер в самом деле затихла, и пошёл дальше по коридору.

– Я вижу свет, Лили. Ещё раз прыгнешь на кровати, Ахмед или Нален, или кто ты там есть, и она – моя.

В скором времени всё стихло, и тихое бормотание университета заполнило воздух. Это было первое мгновение тишины за весь день, без сомнения самый выматывающий и путаный за всю жизнь Пайпер. Усталость волной накатила на неё. Она не ночевала нигде, кроме как на ферме, никогда не спала в чужой кровати, и её день всегда завершался мамиными словами «Доброй ночи, благослови тебя Господь». Но не сегодня. Сегодня она была одна в ужасно далёком месте, окружённая незнакомцами.

Свернувшись под одеялом, она сжала в руках маленькую деревянную птичку, которую с такой любовью выточил для неё отец, и произнесла короткую молитву, упомянув и Беллу, и маму, и папу, и доктора Хуллиган, и всех остальных детей.

– Доброй ночи, благослови тебя Господь, Пайпер, – прошептала она тихонько сама себе. – Доброй ночи, благослови тебя Господь, мама, и тебя, папа.

Пайпер с удивительной лёгкостью вписалась в жизненный распорядок своего нового дома. Она обнаружила, что у неё ни в чём нет недостатка: всё от мягкой постели до вкуснейшей еды было подлажено и приспособлено так, чтобы ей было удобно. Будто в пятизвёздочном отеле, удовлетворяющем запросы очень богатых и разборчивых людей, профессор Шамкер и воспитатель Толле вникали во все самые мелкие подробности, обеспечивая потребности детей, – в ход шли и художественные искусства, и рукоделие, и различные спортивные программы.

– Куда ни повернись, я всюду нынче узнаю что-то новое, – сказала Пайпер доктору Хуллиган после нескольких недель в университете. Доктор Хуллиган часто приглашала Пайпер прогуляться с нею по атриуму перед отбоем, и Пайпер ждала этого особенного времени более всего на свете. Доктор Хуллиган не уделяла своё время индивидуально никому из остальных детей, хотя все наперебой пытались привлечь её внимание, и Пайпер была благодарна за внимательность и заботу.

– Профессор Шамкер говорит, что я, видать, самая несообразительная из всех учеников, сколько у него их ни было. Он говорит, что у меня куча чудных идей и притом я совсем не умею правильно писать, и что мы прежде вступим в контакт с инопланетянами, чем я разберусь с таблицей умножения. Выучить-то, пожалуйста, но я просто никак не придумаю хорошей причины, зачем тратить на неё время. В чём соль заучить, сколько будет десятью не пойми что? Нет от этого никому никакого проку. И потом, коль кому надо это знать, кажись, Конрад изучил всё вдоль и поперёк. Я спросила профессора Шамкера вот давеча, когда мне можно снова будет полетать, и он сказал, что вряд ли скоро, и я думала, что я жутко расстроюсь, но нетушки. Ну, то есть не расстроилась вовсе. – Пайпер старалась говорить, как другие дети, и у нее даже получалось. – Но думаю, это потому, что мы столько всего делаем, что и с мыслями собраться некогда. А вы знали, что воспитатель Толле говорит, что мне можно позаниматься в следующий раз на батуте и он покажет мне, как делать сальто? Он, знамо дело, кажется суровым, но давеча вечером, когда я сказала «Доброй ночи, благослови вас Господь, воспитатель Толле», он даже ни разочку не сказал мне, что я нарушаю правила, а обычно говорит. Ну конечно, он не пожелал мне доброй ночи, но, спорим, он подумал про себя и вскорости будет и вслух говорить, вот увидите. Я считаю, глубоко-глубоко он даже хочет. Как думаете?