Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Но к утру эти мысли таяли, как туман на рассвете, и от них ничего не оставалось. Он поднимался и продолжал поиски.

Теперь же, запертый в мире Аделаиды, я ищу с отчаянием старика, который знает, как ценно и скоротечно время. Каждый удар сердца отсчитывает его как секундная стрелка.

Какую-то его часть я потратил на то, чтобы просто освоиться в этом мире – таком странном, иногда жестоком и крайне негостеприимном. Здесь есть правила, касающиеся богатства и статуса, границ и паспортов, оружия и общественных туалетов, а также цвета кожи, и все они меняются в зависимости от местоположения и времени. В одном месте я волен спокойно посетить университетскую библиотеку и взять несколько книг; но если попытаюсь сделать то же самое в другом месте, могут вызвать полицейских, которые, недовольные моим сопротивлением, арестуют меня и откажутся выпускать, пока мистер Локк не направит телеграмму с извинениями и удручающе огромную сумму в полицейский участок округа Орлеан. При определенных условиях я могу встретиться с другими учеными, которые занимаются исследованиями в моей области, и обсудить значимость мифов для археологических изысканий; в других же случаях меня воспринимают как умную собачку, которая выучилась английскому языку. Бывало так, что персидские принцы устраивали пиры в мою честь, благодаря за мои открытия; а иногда на меня плевали на улице за то, что я вовремя не отвел взгляд. Я ужинаю за одним столом с Корнелиусом, но на собрания его Археологического общества меня не приглашают.

Справедливости ради замечу, что в этом мире есть также много прекрасного и достойного восхищения. Я видел, как девочки в Гуджарате запускают воздушных змеев, которые парят в розово-бирюзовом вихре; видел большую голубую цаплю с золотыми глазами на берегу Миссисипи; видел, как два молодых солдата целуются в темном переулке Севастополя. Этот мир не весь захвачен злом, но он никогда не станет мне родным.

Также я потратил немало времени, выполняя условия нашей с Корнелиусом сделки, больше похожей на сделку с дьяволом. В документах, которые я предъявляю на границе, мой род деятельности обозначен как «археолог-путешественник», но на самом деле правильнее было бы написать «прилично одетый расхититель гробниц». Однажды я слышал, как китайские уйгуры называют меня словом, полным щелевых и других непроизносимых сочетаний согласных, которое можно перевести как «пожиратель историй».

Вот кто я, вот в кого я превратился – в старьевщика, обыскивающего землю, забирающегося в самые тайные и прекрасные уголки и крадущего сокровища и мифы. Пожирающего чужие истории. Я скалывал фрагменты священных изображений со стен храмов; похищал вазы, маски, скипетры и волшебные лампы; раскапывал гробницы и вырывал украшения из рук мертвецов – в этом мире и сотне других. И все ради коллекции богача на другой стороне земного шара.

Какой позор! Ученый из Города Нин стал пожирателем историй. Что бы сказала твоя мать?

Я готов и на худшие поступки, лишь бы вернуться к ней.

Но у меня все меньше времени. Твое лицо – мои песочные часы: каждый раз, когда я возвращаюсь в особняк Локка, мне кажется, что прошли не недели, а десятилетия. Словно пролетело несколько жизней, словно месяцы неведомых испытаний и побед вылепили из тебя кого-то, кого я с трудом узнаю. Ты стала высокой и молчаливой, обрела осторожность лани, застывшей, но готовой в любую минуту сорваться с места.

Иногда – когда я слишком устал или пьян, чтобы избегать опасных мыслей, – я спрашиваю себя, что бы сказала твоя мать, если бы увидела тебя. Твои черты так явно, так болезненно напоминают ее, но твой дух спрятан под корсетом из хороших манер и давящего одиночества. Она мечтала совсем о другом – о том, что у тебя будет жизнь, полная свободы и опасностей, без ограничений и закрытых дверей.

А вместо этого я оставил тебя в богатом особняке, сдал тебя Корнелиусу и этой злой немке, которая смотрит на меня, как на грязное белье. Я бросил тебя одну, оставил сиротой, лишил знания о чудесных и ужасных вещах, спрятанных под вуалью реальности. Корнелиус говорит, так будет лучше; по его мнению, юным девочкам не следует забивать головы волшебными дверями и иными мирами, и тебе рано об этом знать. После всего, что он сделал – спас нас, дал мне работу, вырастил тебя как родную дочь, – какое я имею право спорить с ним?

И все же: если я когда-нибудь снова увижу твою мать, сможет ли она простить меня?

Об этом я стараюсь не думать. Лучше начну с новой страницы, чтобы эти слова не смотрели на меня с укором.

Такие, как я, не видят ничего, кроме собственной боли. Мы постоянно смотрим внутрь себя и не можем оторвать взгляда от собственных разбитых сердец.

Вот почему я так долго не замечал, что двери закрываются. Точнее, кто-то их закрывает.

Мне следовало заметить это раньше, но в первые годы я был слишком одержим своей целью, уверенный в том, что следующая же дверь обязательно приведет меня в лазурные моря родного мира. Я следовал за мифами, историями и слухами, искал восстания и революции, и в их извилистых корнях меня часто ждала дверь. Ни одна из них не привела меня домой, поэтому я спешил дальше, задерживаясь лишь ненадолго, чтобы набрать сокровищ. Потом я паковал их в ящики с опилками, нацарапывал на них «1611 Шамплейн-драйв, Шелберн, Вермонт» и садился на ближайший пароход в погоне за новой историей и новой дверью.

Я нигде не задерживался и поэтому не видел, что случалось потом: необъяснимые лесные пожары, внезапный снос исторических зданий, наводнения, строительные работы, обвалы грунта, утечки газа и взрывы. Катастрофы вроде бы случайные, которые превращали двери в груды камней и пепел и разрывали тайные связи между мирами.

Когда я наконец разглядел закономерность – сидя на балконе в гостинице и читая статью в «Ванкувер Сан» об обвале шахты, где я всего неделей ранее обнаружил дверь, – то поначалу не подумал, что это дело рук человеческих. Я винил время. Винил двадцатый век, который старательно уничтожал сам себя, как Уроборос. Я решил, что дверям, возможно, нет места в современном мире, что всем им суждено рано или поздно закрыться.

Нужно было раньше догадаться: судьба – это красивая сказка, которую мы рассказываем себе. За этой сказкой прячутся люди и наши собственные ошибки.

Может, я уже знал правду – еще до того, как получил доказательства. Я чувствовал, как в душу закрадываются подозрения, беспокоился, что за мной наблюдают в ресторанчиках Бангалора, слышал чьи-то шаги в переулках Рио. Примерно в это время я начал отправлять отчеты Корнелиусу в зашифрованном виде, используя изобретенный мною код, уверившись в том, что кто-то перехватывает мои письма. Ничего не изменилось: двери продолжили закрываться.