Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

Тьма и торопливое журчание несущейся воды, тянущей его обратно, вниз. Но Бэйниск уже тащил его за собой, и поток, расширившись, стал мельче. Черный, капающий потолок словно вздулся, образуя над головой выпуклый хребет. Драсти уставился на него, недоумевая, как он может вообще что-то видеть.

И наконец он оказался на разбитом камне.

Они лежали бок о бок.

И вскоре начали дрожать. Демоническая одержимость с бешеным весельем продиралась по телу Драсти. Зубы безудержно стучали.

Бэйниск дернул его за руку. Клацая зубами, он сказал:

– Веназ не остановится. Увидит лампу – и поймет. Надо идти дальше, Драсти. Только так мы согреемся, только так уберемся прочь.

Но встать было так тяжело. Ноги не хотели слушаться. Бэйниску пришлось помогать; тяжело опираясь на старшего, Драсти двинулся за ним, шатаясь, вверх по каменистой осыпи.

Драсти казалось, что они идут целую вечность, среди слабого мерцания. Иногда туннель шел чуть вниз, а потом опять вверх. В ногах Драсти пульсировала боль, но это хорошо – значит, возвращается жизнь, возвращается упрямый огонь; и теперь он хотел жить, теперь это было важнее всего.

– Смотри! – ахнул Бэйниск. – Вот куда мы шли. Смотри, Драсти!

Светящаяся плесень на стенах позволяла Драсти разглядеть мусор под ногами. Разбитые черепки. Куски обгорелых костей.

– Ведет вверх, – сказал Бэйниск. – В какую-то пещеру. Гадробийцы в таких хоронили предков. А пещера над озером. Мы почти пришли.

Однако они оказались на краю утеса.

И застыли в молчании.

Кусок скалы просто обвалился, оставив широкую пропасть. Дно провала терялось во мгле, из которой сухими порывами поднимался теплый воздух. Напротив них, шагах в десяти, пятно рассеянного света указывало на продолжение туннеля, из которого они выбрались.

– Спустимся, – сказал Бэйниск, размотав веревку и завязывая на конце узел. – А потом заберемся наверх. Все получится, вот увидишь.

– А если веревки не хватит? Бэйниск, дна не видно.

– Найдем за что цепляться. – На другом конце веревки он свернул петлю, которую надел на небольшой выступ камня. – Потом пошлю волну, и петля соскочит – и по веревке залезем на той стороне. Ну, ты первый.

Он сбросил веревку за край обрыва. Было слышно, как она развернулась на всю длину. Бэйниск хмыкнул.

– Ну, я говорил – найдем, за что держаться.

Драсти перебрался через край, вцепившись в мокрую веревку – она норовила выскользнуть; но он знал, что тогда ему конец, и держался изо всех сил. Ногой он нащупывал неглубокие борозды, протянувшиеся наискосок по поверхности утеса. Немного, но хоть чуть-чуть легче. Драсти начал спускаться.

Он спустился, наверное, всего на три своих роста, когда Бэйниск последовал за ним. Веревка начала опасно раскачиваться, и ноги Драсти соскальзывали с зыбкой опоры, каждый раз приводя к резкому рывку.

– Бэйниск! – зашипел Драсти. – Погоди! Дай, я сначала спущусь пониже – ты сбросишь меня.

– Понял. Давай.

Драсти снова нащупал опору и продолжил спуск.

Если Бэйниск и полез вниз, больше веревка не качалась и не дергалась. Веревка становилась все мокрее, а значит, он приближался к ее концу – вода стекала вниз. И тут он достиг мокрого узла. Охваченный паникой, Драсти заскользил ногой по камню, ища опору. Зацепиться на гладкой поверхности было почти не за что.

– Бэйниск! Я добрался до узла! – Он вытянул шею, чтобы посмотреть вниз. Чернота – безнадежная, бездонная. – Бэйниск! Ты где?

После первого крика Драсти Бэйниск не шевелился. Меньше всего ему хотелось случайно уронить мальчишку – когда они зашли уже так далеко. И, правду сказать, в нем самом нарастал страх. Стена слишком ровная – никаких трещин; все, что можно нащупать – мелкая рябь. Когда веревка кончится, уцепиться будет не за что – и не на чем будет закрепить петлю.

Он понял, что они в беде.

Услышав второй крик Драсти – тот достиг узла, – Бэйниск приготовился спускаться.

И тут кто-то резко дернул веревку вверх.

Бэйниск поднял голову. Над краем обрыва – смутные лица; новые и новые руки тянутся к веревке. Веназ – да, это он – улыбается.

– Попался, – пробормотал он тихим злобным голосом. – Вы оба попались, Бэйниск.

Снова рывок веревки.

Бэйниск одной рукой достал нож. Потянулся, чтобы перерезать веревку ниже себя, но помедлил, еще раз посмотрев вверх, на лицо Веназа.

Может быть, таким было и его лицо, всего несколько лет назад. Лицо, так мечтающее взять верх, командовать кротами. Ну что ж, пусть Веназ забирает их. Пусть забирает всех.

Бэйниск поднял руку с ножом – прямо над крепко сжатым кулаком. И резанул веревку.

Упирайся, сколько хочешь, не поможет. Нам пора лететь обратно в настоящее. Чтобы все стало понятно, каждая грань должна блеснуть хотя бы раз. Раньше пузатый коротышка молил о прощении. Теперь молит о доверии. У него твердая рука, хоть и дрожит. Поверьте.

Поэт сидит напротив историка. Неподалеку, за столиком в «К’рулловой корчме», Дымка наблюдает, как Скиллара пускает изо рта мудреные завитки дыма. Наблюдает алчным взглядом, но то и дело в глазах вспыхивает ярость – стоит вспомнить о женщине, лежащей наверху в коме. Да, стоит только вспомнить. Дымка стала спать в постели с Хваткой, пробовала все, что могла придумать, чтобы снова пробудить чувства в своей любовнице. Ничего не получалось. Душа Хватки потеряна и блуждает далеко от холодного, дряблого тела.

Дымка ненавидит сама себя, чувствуя, что ее душа готова двигаться дальше, искать благословения новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, к которым можно прижиматься своими.

Но это глупо. В благожелательности Скиллары не было ничего особенного. Эта женщина предпочитала обаяние мужчин, какие есть. И правду сказать, Дымка и сама не раз играла в эту игру. Так откуда эта похоть? Да еще такая дикая и жадная?

Это потеря. Потеря, словно жалящий хлыст, заставляет искать опору, жаждать экстаза, восхитительной капитуляции и даже стремиться к саморазрушению. Бутон, срезанный со стебля, отдает оставшиеся силы последнему цветению, одному славному восклицанию. «Цветок бросает вызов», – если цитировать древнюю поэму тисте анди. Жизнь бежит от смерти. Иначе она не может. «Жизнь бежит», – если цитировать воплощение поэтической краткости пузатого коротышки.

Окунись в голову Дымки, проскользни за ее глаза и смотри на то, что она видит, ощути, что она чувствует, – если не боишься.

А вот Мураш – у прилавка, на котором он разместил семь арбалетов, двенадцать колчанов арбалетных стрел – всего сто двадцать, шесть коротких мечей, три метательных топора фаларского производства, генабарийский широкий меч и круглый щит, две местные рапиры с причудливыми гардами – Мураш целое утро безуспешно пытался разобраться в этой странной куче оружия – и мешочек с тремя «шрапнелями». Мураш хочет решить, что брать с собой.