Матьё Габори - Сумеречные королевства

Гном замолчал, и я долго не решался прервать тягостное молчание. Наконец я выдавил из себя:

— Я согласен. Какую бы тайну ты мне ни доверил, я сто раз подумаю, прежде чем рассказать о ней Эхидиазе.

Аракнир вымученно улыбнулся.

— Договорились. Наверное, ты обратил внимание, что моему телу недостает мощи моих сородичей-гномов? Я худее, щуплее их. Дело в том, что у меня есть брат-близнец. Мы родились в недрах горы, в клане Дорахик. Но мы оказались непохожими на остальных гномов. Суровая жизнь гор, снежные бури, длящиеся неделями, — все это было не по нам. У нас не было шанса выжить, а главное, клан не желал принимать слабых. Когда мы немного подросли, родители отослали нас в долину, к одному кузнецу, работающему на «Угольник». Я должен был заботиться о Боэдуре, о моем маленьком брате. Ему не повезло еще больше, чем мне. Он слепой, да к тому же немощный калека. Даже сегодня, несмотря на все мои усилия, он почти не может ходить. Пройдет несколько локтей и падает, потому что ноги сводит нестерпимой болью. Долгие годы я учился мастерству у гномов «Угольника», а Боэдур жил моими интересами. Каждый вечер я рассказывал брату, как прошел день, чем я занимался. Он делил со мной все переживания, все печали и радости. Но вот однажды меня заметила Эхидиаза… Когда она поручила мне разработать архитектурный проект «Искры», я понял, что могу наконец-то сделать кое-что для Боэдура.

Аракнир указал на резные панели, украшающие потолок.

— Присмотрись внимательнее. Ты что-нибудь заметил?

Проследив за его пальцем, я увидел крошечные насечки, узкие щели, почти незаметные глазу.

— Теперь следуй за мной, — закончил гном. — Накинь плащ, мы пойдем на улицу…

Искренне озадаченный, я последовал за Аракниром. Мы миновали узкий проулок и вышли на круглую площадь, располагавшуюся в нескольких шагах от «Искры». На другой стороне площади возвышалась небольшая часовня, чей фасад обрамляли две башни с куполами-луковицами. Аракнир повел меня к паперти. Солнце почти появилось над горизонтом, и гном поспешил войти в здание.

Внутри оно оказалось заброшенным. Я не ошибся, подумав о часовне. Треснутые скамьи, покрытые пылью, громоздились вдоль узкого нефа, который заканчивался погруженным во мрак алтарем. Большой потертый занавес закрывал значительную часть хоров. Аракнир знаком велел мне отдернуть его.

Я очутился у подножия гигантского органа. Его трубы, переплетение олова и свинца, устремлялись к куполу, перекрывавшему хоры. Сотни, десятки сотен труб. Совершенно неожиданно я мысленно сопоставил насечки на потолке «Искры» и эти органные трубы…

За музыкальным инструментом сидел какой-то человечек, который, едва заслышав наши шаги, развернулся вместе с креслом. Гном. Лицо скрыто густой седой бородой. Он был облачен в простую рубаху, перетянутую поясом. Этот наряд не скрывал странную асимметрию его тела, как будто бы гнома скрутило при рождении. В глазницах два безжизненных серых шарика. Уродство не коснулось только рук несчастного калеки: длинные, тонкие, они поражали изысканностью форм.

— Значит, ты получил мое послание, брат. Я сразу же узнал шаги твоего товарища. Агон, не правда ли? — Боэдур говорил тихим, дрожащим голоском.

— Все верно, брат, — ответил Аракнир.

— Зачем ты пришел в мою часовню?

— Сам знаешь. Ты сохранил их?

— Да, молчите и слушайте.

Боэдур повернулся к органу. Его руки виртуозно прошлись по клавиатуре, и я невольно представил Мелодена, дающего мне уроки колдовской музыки в своем павильоне в Школе Ловцов Света. Мощные звуки органа заполнили капеллу, из прорезей труб пополз туман, отливающий медью. Он тек вдоль регистров, добрался до клавиатуры и облизал руки Боэдура, не прекращавшего музицировать.

Аракнир положил мне руку на затылок, заставляя нагнуться.

— Слушай, — прошептал он.

Я напряг слух и чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда услышал шум «Искры». Мне почудилось, что я стою на пороге большого зала. Порожденный магией музыки, туман воспроизводил все звуки, что раздавались в таверне прошедшей ночью. Зачарованный я слушал знакомые голоса, улавливал отдельные фразы и слова…

— Орган возвращает к жизни умершие звуки. Все, без исключения, — подсказал мне Аракнир. — Таким образом, мой брат может жить в полном одиночестве, слушая разговоры наших друзей-магов. Невинное развлечение. Хотя, соглашусь, весьма пикантное.

— Возможно, вам было бы небезынтересно послушать вот это, — вдруг заявил Боэдур.

Он с силой нажал на определенные клавиши, и я понял, речь идет о тех минутах, когда Оршаль только зашел в зал таверны и завел со мной беседу. Вот пол у ночник встал и пошел по комнате, любуясь гобеленами.

Боэдур удвоил напор. Мы услышали странный шепот, еле различимое бормотание, словно черный маг затянул маловразумительную литанию.

— Я постарался усилить шепот, — сказал мне Боэдур. — Уверен, что это заклинание. Какое? Не знаю…

Заклинание? Но я не сводил глаз с Оршаля, и потом отлично знал, что Танцоры не реагируют на звук, лишь на жесты. Однако в эту секунду я интуитивно почувствовал, что столкнулся с очень серьезной проблемой, с чудовищной волшбой.

Туман больше не доносил до нас никаких звуков. Боэдур продолжил играть с эхом, то увеличивая, то уменьшая его интенсивность. И тут я внезапно осознал, что гном каждую ночь слушал все, что говорилось в «Искре»! По логике вещей, я должен был его убить. Конечно, сегодня орган сослужил нам неоценимую службу, но если он попадет в руки врагов? Боэдур представлял собой реальную опасность. Но разве я хотел, разве мог нанести удар беспомощному слепцу? Да и Аракнир вряд ли позволил бы мне тронуть брата. Я повернулся к нему:

— Как такое возможно? — спросил я, указывая на орган.

— Все просто, выверенное соотношение магии и инженерной мысли. Ты знаешь, Эхидиаза ни о чем не догадывается, а я всегда ладил с Танцорами. И вот я сконструировал этот орган, вывел его трубы в большой зал. Мне пришлось изворачиваться, хитрить, работать по ночам, чтобы соединить часовню с таверной. Все что касается захвата и сохранения звуков — дело магии. Танец был трудным и длился всю ночь, его исполнило волшебное создание, которое я любил всей душой. Но я не заметил, что малыш устал, не почувствовал, как он истощен. Он умер, я не сумел его спасти. После этого я больше никогда не заводил Танцора.

— Понимаю тебя. Но сейчас мы должны поговорить.

Я повлек гнома к выходу, и тут Боэдур обратился ко мне:

— Вы боитесь, что орган причинит вам вред, Агон… Зря беспокоитесь, никто не в состоянии играть, как я. Мой недуг позволил мне развить слух и осязание до такой степени, что я научился воссоздавать умершие звуки…

— До свидания, Боэдур, — не слишком любезно распрощался я.