Маргарита Дорогожицкая - Стихия страха

— Да, тогда я вам солгал, Хриз заставила! — Антон кинулся мне под ноги, чуть ли не плача. — Но сейчас говорю правду. Просто зайдите и посмотрите на нее!

— Если я к вам зайду, — я остановился, прицениваясь к партии древесины для управы, — то буду вынужден задать Лидии крайне неприятные вопросы. Например, о моем похищении, о браслете, который она получила в подарок от Серого Ангела. И кто знает, возможно, буду вынужден предъявить ей обвинения. Ты все еще хочешь, чтобы я зашел к вам?

— Хочу, — выдавил мальчишка.

— А еще я буду вынужден задать ей вопросы о том, что произошло на маяке. И обвинить в колдовстве.

Антон затащил меня в безлюдный закуток и отчаянно зашептал:

— Хриз не колдунья, правда, ну поверьте мне! Она их ненавидит до исступления и никогда не станет одной из них.

— Боюсь, это едва ли зависит от нее.

Мальчишка упрямо мотнул головой.

— Знаете, однажды Хриз пыталась объяснить мне, как ей удалось справиться с колдуном. Тем, у которого мы… — у Антона дрогнул голос, он побледнел.

Я хотел остановить его, видя, как страшно и больно ему вспоминать прошлое. Мне все равно придется увидеть Лидию, рано или поздно, так что…

— У Хриз почти не осталось ничего своего. Тогда, в подвале, чтобы выжить, она перестала быть собой. Ей удалось обмануть колдуна и натравить на него его собственного демона. Но ей никогда не стать колдуньей, потому что для этого надо отдать свою душу во власть демона, а у Хриз ее не осталось. И теперь она постоянно играет. Впитывает, как губка, чужие повадки, чувства, жесты, слова… Каждый раз я замечаю в ней что-нибудь новое. После грибной колдуньи она помешалась на собственной внешности, а после бордельного убийцы я убрал из ее комнаты все ножницы, потому что однажды застал ее… господи, она пыталась что-то выкроить. Да Хриз за всю жизнь даже пуговицы не пришила! Вы знаете, что она от вас подцепила эту привычку прикрывать глаза на несколько секунд, когда злится?

Я потрясенно смотрел на мальчишку, а потом медленно спросил:

— А что в ней изменилось после Зеленого зала… в смысле, после притворства с потерей памяти?

Антон тяжело сглотнул и ответил вопросом на вопрос:

— А вы думаете, Хриз притворялась? Она не умеет притворяться. Она может лишь играть, да так, что потом сама не различает, где чужая маска, а где… а где другие маски, ставшие ее лицом… Не оставляйте ее, господин инквизитор, прошу вас.

Антон распахнул передо мной дверь спальни.

— У нее был жар, но сейчас уже спал. Я думал, что это из-за лихорадки Хриз никого не узнает, но она и сейчас ничего не слышит и…

— Ей придется меня услышать и ответить на все вопросы, — жестко оборвал я парня.

— Будет здорово, если так и случится… — пробормотал Антон и кивнул. — Я внизу подожду.

Я зашел в комнату и остановился, разглядывая Лидию. Болезненно худая, с заострившимися чертами лица и мертвенно-бледной кожей — да в гроб и то краше кладут. Безжизненный взгляд серых глаз был направлен в пустоту. До чего она себя довела! Меня разобрала злость, я подошел к кровати и резко отдернул покрывало.

— Вставайте!

Никакой реакции не последовало. Я склонился над ней и заглянул в глаза, потом провел рукой у нее перед лицом. Взгляд даже не дрогнул, словно Лидия ослепла. Мне стало не по себе. Я приложил ладонь ко лбу, но жара у нее не было, напротив, кожа была холодной, словно у покойницы. Я торопливо нащупал пульс на шее, и спустя мучительную секунду ожидания услышал слабое биение. После приступа у нее наблюдались похожие симптомы, но тогда это было скорее похоже на сон. Сейчас она словно спала с открытыми глазами. Я перехватил ее за волосы, приподнимая голову, и склонился еще ближе.

— Я поймал Серого Ангела, — сообщил я ей, внимательно вглядываясь в глаза и ожидая реакции. — Он указал на вас, как на пособницу. Я вынужден вас арестовать. Вставайте!

С тем же успехом я мог разговаривать со стеной. Немного поколебавшись, я полностью откинул с Лидии покрывало, задрал на ней рубашку и положил ладонь на ее голое колено. Едва ли она притворялась, иначе уже не преминула бы воспользоваться ситуацией, но я все равно должен был проверить. Я согнул ей ногу, поддерживая под коленом, а потом ребром ладони легонько ударил чуть ниже коленной чашечки. И тут мне уже стало по-настоящему страшно, потому что нога не дернулась. Коленный рефлекс отсутствовал. Или был настолько слабым, что я не увидел? Вспомнив приемы профессора Адриани, я сменил позу так, чтобы держать руку на ее бедре, и ударил еще раз. Рефлекторное сокращение мышц было слабым и едва прощупывалось, но все же было. Я обрадованно выдохнул, мышечная чувствительность сохранилась. Я спустил ее ноги на пол и рывком усадил на кровати, придерживая за воротник.

— Вставайте! — я вздернул Лидию на ноги, принимая ее вес на себя.

Равновесие она не держала. Когда я на мгновение отпустил ее, она покачнулась и начала заваливаться, наверняка, упала бы, но проверять не стал. Я прислонил ее к стене, не обращая внимания на пульсирующий болью священный символ у себя на груди. Как бы далеко мне ни пришлось зайти, но я от своего не отступлюсь. Я не позволю ей сбежать от меня в этом безумном отупении.

Ее кожа неприятно холодила пальцы, но я упрямо обнял Лидию, прижал к стене всем телом и поцеловал. Ощущение было такое, словно пытаешься разбудить каменную статую. Но я продолжал жадно впиваться в безжизненные губы, отнимая ее дыхание и даря собственное, продолжал сжимать Лидию в объятиях, отдавая ей тепло своего тела, и продолжал верить в безумной надежде, что она услышит биение любящего сердца…

Глава 17. Хризокола

Сознание вместе с пространством и временем растворялось в гармонии пустоты, но каждый удар сердца звучал фальшивой нотой в этой идеальной мелодии. Бренное тело все еще удерживало меня в ужасающей скверне мироздания, в шаге от неизреченной благодати забытья…

И вдруг что-то изменилось, грубо вторгаясь в покойную тишину заснеженных равнин. Сначала я не смогла сделать вдох, потом пришло страшное ощущение сгорающих без воздуха легких. Белая гладь сделалась неспокойной, над ней поднялась поземка. Лицо и губы обожгли ледяные уколы ветра. Я попыталась отступить, убежать, но не чувствовала ног. Из ниоткуда возник звук. Неправильный и неровный, он казался мучительно знакомым. Он усиливался, и заснеженное пространство прочертила ужасная кровоточащая трещина. Она стремительно разрасталась, раскалывая небо и землю, я ничего не могла сделать, потому что в звуке было слишком много нот, а я забыла их все до единой. Лед разверзся у меня под ногами, обрушившись под страшными ударами. Ударами чужого сердца, что оглушили меня. Я хотела крикнуть, но провалилась под лед и захлебнулась чужим горячим дыханием… Пространство и время разлетелись вдребезги, осколки забытья рвали на части душу. Несовершенный мир врывался в сознание воспоминаниями, чувствами, болью… Разом пришло ощущение собственного тела, изломанного и жалкого, заныли все кости и шрамы, ожгла пустота под сердцем, а разум дрогнул под натиском вернувшейся памяти и рассыпался страшными воспоминаниями, чтобы сложиться вновь в гротескное подобие человека…