Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

— А то, — подтвердил Ярослав. — Если хочешь знать, это моя прапрабабушка.

— Ты же говорил, что Ольгович!

— По деду — Ольгович, по бабушке — Мономашич. В моем поколении уже все линии смешались. Давай перерыв сделаем, а? У меня чай наружу просится.

— И у меня, — призналась я. — А от ваших сложных семейных переплетений голова кругом идет. Но перед перерывом ты только одно скажи, пока еще немного в силах разобраться — чем тогда дело закончилось? Греки-епископы и митрополит попытались князей-оборотней прижать, а потом заперлись в Киеве, так? А князья пришли под Киев с войсками. Так?

— Молодец, — похвалил меня Ярослав, и мне стало так приятно. — Мстислав Изяславич ушел из Киева. Князья взяли город на щит. А церкви и монастыри разграбили, в назидание монахам, нарушившим оборотный ряд. Дом митрополита обчистили с особым удовольствием, чтобы знал. Поликарпа князь Святослав освободил и снова поставил игуменом Печерского монастыря. Именно поэтому было решено Печерский монастырь не трогать — но черные клобуки не удержались, и туда сунулись, попытались его поджечь. Чтобы летописями тебя не мучить, так и быть, из Татищева тебе прочитаю : «Паче же за митрополичью неправду были озлоблены князи, что он запретил Поликарпу, игумену Печерскому, в господские праздники, на Рождество Христово и Богоявление, масло и млеко в среду и в пяток есть, чего прежде не было, в котором ему помогал Антоний, епископ черниговский. И сей возбранял князю Святославу черниговскому мясо в те же дни есть».

— Нет, я сейчас точно описаюсь! — взвыла я, чувствуя, что меня опять затягивает в Древнюю Русь, как в бездонный омут. — Вы же, то есть они же, крещеные! Как христианин может храм ограбить?

— Легко, — пожал плечами Ярослав, вставая. — Тогда это было обычным делом — это же чужая церковь, не своя. Андрей Гюргевич спер из Вышеграда икону Богоматери греческого письма, которой в Руси цены не было, чтобы в свой храм поместить — и ничего, прозван Боголюбским. А знаешь, как звали новгородского попа, ученого человека, что «Книгу пророков» переписал, а это тебе не иконы красть? Упырь Лихой!

— Я тебя больше не слушаю! — пригрозила я и сбежала первой в огород.

Хорошо, что темно было, потому что до туалета я бы не дошла.

Какое же счастье, какое облегчение! И надо же было столько чаю выпить… Хорошо, что я не накрасилась, сейчас можно умыться всласть…

Когда я заходила в дом, мимо меня пронесся Ярослав, по тому же маршруту.

Пока он тоже ловил блаженство, я решила кое-что уточнить.

Посмотрела в его материалы. Лето 6676 от сотворения мира — по-нашему 1168 от Рождества Христова, вот. Середина двенадцатого века, получается. До похода князя Игоря в «Слове» осталось семнадцать лет.

Понятно.

Когда Ярослав вернулся, сполоснул руки в раковине и включил чайник по новой, я спросила:

— Ну, хорошо, князья показали всем кузькину мать. А что потом?

— А потом Андрей Боголюбский не стал садиться на киевский стол, а посадил своего брата Глеба переяславского. Моего, если хочешь знать, прадеда.

— Надолго посадил?

— Не очень. Года через два отравили, — невозмутимо отозвался Ярослав из кухни. — Тебе чаю со сгущенкой?

— Ага, — сказала я и подумала: — «Ага. И этот плохо кончил».

И уже чисто ради интереса спросила:

— А Андрей Боголюбский долго жил?

— Конечно же, нет. Убили его в его Боголюбове, мечами иссекли ночной порой. Вот Андрей-то оборотень был еще тот. Он по матери наполовину половец. Поэтому долго сопротивлялся, убийцы думали, что он всё — а он сумел выползти из замка, пытался спрятаться. Нашли его по кровавому следу за лестничным столбом. Но он оборотнем был в душе, отказался от дара в обмен на церковную поддержку, — принес и поставил Ярослав на стол две чашки с чаем. Рассказывал он спокойно, словно светскими новостями делился.

— Тьфу на тебя! — обозлилась я. — Вы там все с ума посходили, что ли?

— Время такое, — пожал плечами Ярослав. — Люди такие. Убийц его повесили на воротах и расстреляли калеными стрелами, а жену, Улиту Кучковну, которая им помогала, в Поганом озере утопили. Но и Андрей был не ангел в златых ризах. Он своего епископа, который отстаивал право князей быть оборотнями и есть мясо, предал, в конце концов, на лютую смерть отправил.

— О господи…

— Греки оказались сильнее. Ну, взяли князья Киев, пограбили митрополичий двор — только душу отвели. Как был он, митрополит, главою православной церкви на Руси, так и остался. Просто на уступки небольшие пошел. И начал воевать своим оружием, церковным. Митрополит должен епископов утверждать. Андрей выгнал ростовского епископа Нестора, тот ушел в Киев и там умер. А Боголюбский захотел поставить на опустевшее епископство Федора-священника, который лихо спорил с греками за право князей мясо есть. Этот Федор был из знатнейшего боярского рода, брат боярина Петра Борисовича, которого вся Русь знала. Боголюбский отправил Федора в Царьград с большими дарами — чтобы патриарх ему епископство ростовское дал. Дары были хорошие — патриарх согласился. Федор вернулся в Ростов, к Боголюбскому. Они думали, что выиграли: в Киеве сидит Глеб Гюргевич, который полностью во власти брата ходит, епископство ростовское теперь тоже у Андрея в кулаке. Но митрополит-грек тоже умел силу показать — он написал во все церкви залесские, игуменам и пресвитерам, что Федор должен прийти к нему, главе православной церкви, на утверждение, а если не придет, чтобы епископом его не считали, службы с ним не служили, благословения его не принимали, потому как он самозванец. Началась церковная война. Федор попытался храмы закрыть, начал попов притеснять. Люди зароптали. И Андрей Боголюбский струсил. Взял Федора под стражу и выдал на митрополичий суд, уверяя, что только добра ему желает, ничего, мол, страшного. В оковах доставил бывшего союзника в Киев. Федора обозвали звероядным Федорцем и обвинили в ереси, по приговору суда сослали на Песий остров, а там вырвали ему язык, чтобы замолчал, отрубили правую руку, чтобы не писал, и ослепили, дабы неба больше не увидел. И книги его сожгли. И в летописях об этой казни поведали, в назидание остальным…

— А ты, Алиса, — сверкнул глазами, нет, не глазами, гневными очами, — Ярослав, — поёшь мне с чужого голоса, что, мол, «Слово о полку Игореве» было написано в Киеве и прочитано на великокняжеском дворе при всеобщем одобрении и умилении. У нас — в Русской земле — за громкие слова отрубленными руками и вырванными языками расплачиваются.

Нетронутый чай стыл на верстаке.

После таких ужасов кусок в горло не лез, ни пить, ни есть не хотелось.

— На сегодня, мне кажется, хватит, — бодро сказал Ярослав.

— Ага, — пискнула я.