Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

Дошел до дивана и сел перед печкой, не выпуская меня.

Жилет в ромбах на ощупь был ничего — приятно гладкий. За ним тукало сердце. Хотелось так сидеть, сидеть, прижимаясь к теплому телу и ни о чем не думать.

— Сильно, — угрюмо призналась я. — Все не могу эту историю с убийством забыть. А давай сегодня не будет истории, давай ты мне сказку расскажешь.

— О чем? — вздохнул Ярослав.

— О себе. О вас.

— Сказка-то тоже будет страшной… И печальной.

— Разве бывают печальные сказки? — возмутилась я. — В сказках все хорошо, даже если плохо.

— Значит, мы сейчас в сказке, — укачивал меня, как маленькую, Ярослав. — И все хорошо.

— Правда?

— Правда. Не хочешь истории, давай русским языком займемся.

— Я не готовилась, — сонно сказала я. — А как это — идти сквозь время? Как не сойти с ума?

— Оборотням проще, чем другим в новом мире. Когда ты в зверином облике — легче переносится. Сначала так привыкнешь, осмотришься, а потом уже человеком. Зверю проще живется.

— А почему все так получилось? Почему ты здесь?

— Долгая история…

— А ты начни.

— Хорошо, слушай, — Ярослав устроился поудобней, пересадил меня чуть поближе, волосы мои поправил. — Жили-были…

— Старик со старухой? — обрадовалась я.

— Нет. Два юных княжича. Святослав и Мстислав. Почти ровесники, Мстислав постарше. Родственники: мать Святослава была родной теткой Мстислава. Святослав был Ольгович по отцу и Мономашич по матери, а Мстислав — Мономашич по отцу и Ольгович по матери.

— Как все интересно.

— Да, завернулось уж, так завернулось. И еще они оба были сироты. У Мстислава отец умер, когда тот совсем маленьким был. А Святослав уже подростком отца потерял. И они дружили, то есть, думали, что дружили. Пока не встала между ними Любовь, дочь воеводы Ивана.

— Это мама твоя, Любовь Ивановна?

— Да.

— И что дальше?

— Дружба кончилась, вражда началась. Любава выбрала Святослава. Мстислав этого не простил ни ей, ни ему.

— Почему?

— Не знаю.

— Не простил — и что?

— Он начал мстить. У нас, в нашем времени, любят мстить за обиды и бряцать дедовой славой. Вот Мстислав и мстил за свою обиду — сначала обычным способом.

— И какой способ у вас обычный?

— Жечь земли обидчика, города его разорять, добро увозить, скот угонять, людей в полон забирать, — обстоятельно объяснил Ярослав. — Ольговичи в родстве и союзе с половцами. Половцы и торки — враги. Мстислав заручился поддержкой черных клобуков.

— А это кто?

— Тоже торки. Капюшоны черные носят, очень приметные.

— И кто кого разорил?

— Ничья взяла. Святослав себя тоже в обиду не давал. И семью свою тоже. И тогда Мстислав сделал черное дело, недоброе, страшное…

Ярослав перевел дыхание.

— Он обратился к чужим мертвым, — глухо прозвучало в полумраке.

— А есть нечужие?

— Конечно. Свои — пращуры. Предки. Они берегут, защищают потомков. А чужие мертвые — враги живого. К ним — нельзя! А он, ослепленный ненавистью и страстью, перешагнул через запрет.

— И что?

— Он хотел погубить Святослава, а погубил себя.

Я почувствовала, как Ярослава всего передернуло.

— Он хотел вернуть Любаву — и чужие мертвые ему это обещали. В обмен на жизнь. Свою и чужую. Тот, кто по своей воле пришел к чужим мертвым — обречен. Они связывают темной клятвой, которую не нарушишь, не развяжешь. Они сказали Мстиславу: истребишь семя Святослава, и Любовь вернется к тебе.

— Семя Святослава? — не поняла я.

— Мстислав стал охотиться за детьми Святослава и Любавы. За нами.

Ярослава снова передернуло.

— А когда у человека мертвый ряд с навиями, это как клеймо, оно заметно. У него глаза неживые становятся, страшные. Мстислав вооружился новой силой — и вскоре был прозван Лютым.

— А дальше?

— Любаша была дочерью черниговского воеводы Ивана и половецкой княжны. А половецкая кровь — надежная кровь. У них женщины владели сокровенным знанием, и бабушка моя была как раз из таких. Она умела открывать тропы, как делали это шаманки-кыпчачки.

— Что такое тропы?

— Ну, тропы, обычные тропы, тропинки. Между одним местом и другим. Так можно сократить путь в степи, если сделать короткую тропу. Если роду грозит опасность, если другого выбора нет. Сильные духом могут открывать тропу в прошлое, свивать оба полы времени, сегодня и вчера. А в день, когда Святослав Ясный поседел, Любовь Ивановна, княгиня Святославля, дочь кыпчачки, открыла первый раз тропу в будущее, чего до нее не было.

Голос Ярослава звучал так устало, словно его придавило толщей веков.

— Всякий раз, как Мстислав Лютый находил ее и убивал ее ребенка, она вырывалась от него в грядущее.

Вчерашняя история по сравнению с сегодняшней сказкой была праздником каким-то.

— Три тропы. Выжили я и Звонка, — тускло сказал Ярослав. — Других спасти не удалось.

— Прости меня! — слезы покатились без моего ведома.

А я-то удивлялась, почему они все так Звонку балуют, почему она из Ярослава веревки вьет, а он только улыбается, ни разу не осадил.

— Да я рад, что могу тебе это рассказать, — вздохнул Ярослав. — Мне легче становится.

Я прижалась к нему плотнее.

— И рад, что смог его убить, — добавил он.

— Так это его убийством ты хвастался? — осторожно спросила я.

— Не хвастался, а делился радостью, — сжал меня Ярослав. — Ты на меня обиделась, а я ведь не мог тобой рисковать, когда он снова объявился. И объяснить тебе ничего не мог, времени не было. Мы так надеялись, что хоть в этот раз он до нас не дотянется…

Ярослав замолк, а потом, видимо, решившись, продолжил:

— Когда человек мечен навиями, его жертвы тоже как прокаженные. Все вокруг чувствуют, что на них охота, а ведуньи — те знают. Мне тогда года три было, или чуть больше, я уже все помню. Мстислав в который раз города пожег, а потом исчез, ни слуху, ни духу.

Лето было, мы с мамой в саду играли. Там красиво было, трава зеленая, у нее рубашка белая, узорами расшитая. Она второго тогда ждала. Я в смородиновых кустах копошился, когда он появился перед ней.

Они только стояли — Мстислав на коне, она перед ним — и тихо говорили, но мне стало так страшно, что я обернулся мышонком, тихонько прополз среди травы и нырнул под мамин подол. Подобрался ближе к ногам — и попал в липкую лужу. Это кровь была, она из мамы текла.

Они словами бились, понимаешь. И он без всякой жалости пинал ее в живот, словами пинал. И убил дитя, выкидыш начался.

А я тыкался мышиным носом ей в лодыжку, у меня и лапки, и брюшко липкими стали, мне не нравилось.

Он сказал тогда:

— Любаша, ты пойдешь со мной. Другой дороги у тебя нет.

А мама знала, что Мстислав и меня убьет, как только обнаружит. А обнаружит быстро, звериным нюхом почует. И знала, что второй ребенок уже мертв, он его убил.