Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

И словно кто-то из всадников, уходя в прошлое, задел нависшую тучу острым стружием своего копья, распорол толстое мохнатое брюшко, и на землю, на Звонку, на трупы черных псов, заваленных Ярославом, стали мягко планировать огромные пушистые снежинки.

Тонкий аромат свежего снега мешался с кислым запахом пороха, стреляных гильз.

Меня мутило, наган я кинула на землю. Звонка отцепилась от колена, повернулась — и сказала тоненьким голосом, увидев, как последний воин исчез из виду:

— Княженика, ты закр-р-рыла тр-р-ропу.

И меня вытошнило в ближайший куст.

Тело словно хотело вывернуться наизнанку, сил в перерывах между очередной волной дурноты и отчаянной рвоты хватало лишь на мысль: «Неужели каждая сказка заканчивается так?»

Меня полоскало, снежинки падали на затылок и таяли.

Я бы, наверное, так и сдохла там, если бы не Звонка. Пяти-, нет, уже шестилетняя девочка оказалась крепче меня. Она подобрала наган, спрятала его в пакет.

— Княженика, надо уходить, — услышала я за спиной ее голосок. — Домой мне нельзя. Он теперь знает. Надо след сбивать. Наши вернутся, ты не бойся. Наши вернутся.

Удалось наскрести немного свежего, пушистого снега, пожевать, прогоняя отвратительный блевотный привкус во рту.

Я встала — меня все равно мутило и шатало в разные стороны.

Звонка, обернувшись в сторону своего, недоступного отныне дома, что-то шептала. Какие-то заклинания.

Каменная стена таяла на глазах, становясь прозрачной, призрачной, только снег обрисовывал теперь ее контуры.

От дневного тепла не осталось и следа, северная осень, плавно переходящая в зиму прямо на наших глазах, воцарилась кругом.

Звонка в своих помятых, обтрепанных кружевах была похожа на въерошенного, нахохлившегося воробья.

Я отдала ей папину куртку со своего плеча — она была хотя бы теплая, мною согретая. Звонка в огромной для нее черной потертой кожанке сразу стала похожа на беспризорника времен гражданской войны, как их показывают в кино.

Сама я накинула брошенную куртку Ярослава. Запахнула поплотнее. Вид у меня был не намного роскошнее. Зато тепло, ведь снег с каждой минутой валил сильнее и сильнее. Из мягкого, пушистого, ласкового становился мелким, злым и колючим.

Я взяла Звонку за руку, подобрала пакет с подарком, с праздничными нарядами, с наганом, — и мы пошли обратно в Душкачан.

Представляю, какой видок у нас был — как у бедных ежей-переселенцев.

Я не рискнула вернуться домой обычным путем. Пользуясь разыгравшейся метелью, мы прошли трассой над Душкачаном, потом, по краешку, лесом, спустились к железной дороге, и уже под ее прикрытием, со стороны болот, добрались до моей избушки.

Снег засыпал наши следы.

Я поднялась на крыльцо, нашарила на веранде веник, размела и крыльцо и дорожку, чтобы никто не понял, что тут прошли двое. Сжавшаяся от холода и страха Звонка добросовестно, обеими руками держала пакет, ожидая меня на верандочке.

Я открыла ключом замок, сняла его, распахнула дверь.

Мы вошли.

Дома было чисто, тихо и тепло. Затопленная Ярославом печка уютно потрескивала.

Силы мои закончились, и я села на пол прямо у порога от нахлынувшей внезапно слабости.

На Звонкиных локонах блестели крупные капли, как роса на траве, — снег растаял. Она вышагнула из папиной куртки, как черепашка из панциря.

Если ее не переодеть и не напоить горячим питьем, она простынет.

Нельзя, чтобы она простыла.

Оставив пакет у входа, я по стеночке поднялась, добралась до чайника, включила. Как же у меня дома сегодня тепло…

От влажной куртки Ярослава стало отчетливо пахнуть горьким лаймом, морской свежестью. У меня горло перехватило, захотелось завыть в голос.

Звонка терлась у печки, как котенок. Пристроилась, наконец, у теплого, обтянутого крашеным листовым железом бока.

И вдруг убежденно сказала:

— Он тепер-р-рь нас будет искать. Мстислав Лютый. У тебя кр-р-репкий дом, Княженика?

«Куда уж крепче, — мрачно подумала я. — Дунь — и улетит, крыльцом размахивая».

— Ты сейчас выпьешь горячего чаю с вареньем и заберешься под одеяло, хорошо? — попросила я Звонку. — Я тебе дам мою футболку, а твое платье и колготки мы повесим сушиться.

— Пр-р-равда? — обрадовалась футболке Звонка.

Общими усилиями мы стянули с нее мокрые шелка. Распутали поникшие банты. Звонка добросовестно выпила большую кружку чая с малиной, послушно забралась на мою лежанку за печкой. Я включила ей светильник.

— Тут тепло-о-о… — обрадовалась Звонка. — И светло.

— Вот и отогревайся, а я делами займусь.

Я повесила Звонкины платье и колготы на веревку в закутке за кухонным шкафом. Влажные туфли ее набила газетой и поставила на табурет сушиться. Другой обуви нет, а полы у меня холодные…

Куртку Ярослава отнесла на лежанку к Звонке. Будем ею укрываться. А спальный закуток надо срочно делать невидимым.

Пришлось достать молоток, гвозди, протянуть через всю избу, от западной стены до восточной веревочку. (Проверять, можно ли вбивать в печку гвозди, я как-то не решилась, хотя тогда расход веревки уменьшился бы ровно в два раза.)

Достала новую чистую простыню поярче, прицепила ее на веревку прищепками, закрывая лежанку. Занавеска получилась хлипкая, но уж лучше такая, чем вообще никакая. Убрала молоток и гвозди на нижнюю полку стеллажа.

Метель снаружи разыгралась. В окна словно кто-то мохнатыми лапами колотил. Надо ставни бы закрыть…

Я тоже переоделась в домашнее, сухое. Теперь нужно пакет разобрать.

Вынула из него подарок.

Ах да, сегодня же праздник…

— С днем рождения тебя, Звенислава!

Я вручила Звонке калейдоскоп. Мой, старый. Показала, как смотреть в него, как трубу крутить, чтобы разноцветные стеклышки осыпались, отражались в зеркалах, рождая узоры немыслимой красоты.

Звонка обрадовалась.

Зарычала, глядя в трубу:

— Кр-р-р-расота!

А ветер все усиливался и уже не мягкой лапой, а стальными когтями царапал в стекла, словно требуя: «Выходи!»

— Не очень кр-р-репкий дом, — сказала Звонка, прислушиваясь к ветру. — А он любит ненастные ночи, тогда подкр-р-радываться легче. Он хочет нас найти, я знаю. Это все из-за меня.

— Почему из-за тебя?

— Нельзя было выходить, а я вышла. Я вас так ждала, так ждала… А он меня дожидался. Теперь он будет кр-р-ружить у нашего зачар-р-рованного дома. Но не попадет, нет-нет, не попадет! Там кр-р-репкая стена. Он поймет, что там нас нет, будет искать тебя и меня.

Я вдруг подумала, что там, за каменной стеной, остался праздничный торт — а он ведь испортится! Люди ушли, лошади ушли, мерседесовскому джипу в гараже ничего не сделается, оранжевому «Магирусу» — тем более.

Цветы, так любовно выращиваемые Любовью Ивановной, наверное, засохнут.