Ольга Озерцова - Веснянка

– Ты не прав, твой путь, быть может, был нелегким, но люди везде добрые, как солнце. Оно все греет и в каждое дитя входит, проникает в него, открывает ему глаза. И с той поры человек видит и слышит. И дана ему земля, чтобы любить, из родников он пьет тайну ее теплоты.

– Пусть все в этом мире тьма и злоба, но в тебя оно вправду зачем-то вошло и открыло твои глаза.

Он почему-то наклонился над ней, она ощутила его учащенное дыхание, горячие руки и вдруг отпрянула. Отбежала на несколько шагов, остановилась, оглянулась. Он как-то согнулся, осунулся, руки безжизненно опустились вдоль тела… Она снова побежала, боясь обернуться, а травы цеплялись за ноги, будто русалочьи руки, шептали: «Зачем бежишь?»

«Зачем я, правда, бегу? Ведь он мне… нужен».

Она внезапно остановилась перед огромным священным дубом.

«Да, он мне нужен… Наверное, нужен. Зачем бы тогда я к нему ходила? Скажи дуб, так?» Но дуб промолчал, не шевельнув ни листом. «Что-то не так, вечный дуб? В самом деле… Руки жгут, глаза… И такая невыносимая тоска в них, почти нечеловеческая или человеческая?»

Он протянул руки. Но она… Она убегала от него по росистой траве, к розовому небу… В ту сторону, где далеко-далеко светится страна закатного счастья.

Не огонь горит, не смола кипит, а пусть горит, кипит ретиво сердце у красной девицы по добру молодцу.

Ярилка опустил голову, перед ним в очаге горели дрова, вспыхивали с шипеньем искры. И он, не отрываясь, смотрел на пламя, исступленно и тихо шепча:

– На море-окияне, на острове Буяне стоит дуб-стародуб. Под тем дубом – дубовая гробница, в ней лежит красная девица, тоска-чаровница. Ножки у нее не подымаются, глаза не открываются, сердце не разгорается. Красна-девица, тоска-чаровница, встань-пробудись, на меня оглянись. Вынь ты из моего сердца тоску-кручинушку, печаль горючую и отнеси ее в сердце к той, что от меня все прячется. Пожалей меня, тоска-чаровница…

Есть, говорят, чудная эта девица – тоска-чаровница. Много неясного для людей на свете. Вот и она. Наведет сухоту-сухотучую, тоску-тоскучую… Или снимет. Болью от любви называют ее старики. А захочет она, незримая, взмахнет рукой – и снова свободен ты, и не надо тебе ни тайн колдовских, ни счастья недоступного, не морочит, не жжет ничто, не тревожит. И в горе, и в счастье живет около нас эта девица. Ходит за деревьями, мелькает ее черное платье. И русалки, и деревья, и весь мир подвластны ее темным чарам. И все же ему, Ярилке, нет сил их терпеть.

Ярилка выбежал из избы в поле.

– Встану я раным-рано, светлым-светло, пойду в чистое поле под ясные звезды, под светлый месяц, под полетные облака. Умоюсь утренней росой, осушусь красным солнцем, подпояшусь светлыми зорями. Поклонюсь я на все четыре стороны. Ты, небо, слышишь! Ты, небо, видишь! Звезды вы ясные! Ой же вы, ветры буйные! Услышьте меня! Свейте вы с меня, несчастного, думу и помышление, тоску-тоскучую, сухоту-плакучую и отнесите ее, ветры буйные, к ней в ретивое сердце, чтобы душой кипела, кровью горела и не могла бы без меня ни жить, ни быть.

Он опустился на траву. Тихо шумел лес. Тоска его, гнавшая из дому, мешавшая, жгущая, будто вправду ушла в деревья, в ветер и непонятно, затаенно шумела в них. И в сердце стало тихо и спокойно.

– Ярилка, ты? – девушка будто даже испугалась, случайно наткнувшись на него в темноте.

– Я, моя ладушка. Ты чего здесь бродишь? Нехорошо сейчас, в земле колдовство разгуливает.

– Ярилушка, скажи, – Веснянка опустилась рядом с ним на траву, – ты меня с детства знаешь. А ведь я сама себя не ведаю… Кто мать мне, даже не знаю. Скажи, Ярилушка, может, я чего-то не понимаю? Мы ведь живем, как поют птицы, ко всем добры – и нам светло. Может быть, я какая-то не такая и мне что-то и вправду не открыто? Может, Ярилушка, я не умею любить?

Он озабоченно взглянул на нее.

– Что с тобой, не пойму я? Чудное ты что-то говоришь.

– Мне правда тревожно. Скажи, ты все в жизни понимаешь?

– Чу, слышишь? – Ярилка остановил ее, напряженно всматриваясь. За темным лесом, под небом раздался вещий, гулкий голос кукушки.

Веснянка вскочила на ноги. Мокошь сейчас где-то опустит в темную реку нити судеб, словно стебли, и ночная красота расцветет…

– Я пойду туда.

– Не надо, Весняночка! Сейчас даже я бы не решился пойти в лес один. Боз с ребятами целой толпой ходят, и то дрожат от страха.

Но она уже бежала к дому.

Старик сидел в избе, спокойно точил косу. И все в жизни было ясно и светло. Праздники шли своей чередой, расцветали травы, и у людей теплели сердца.

– Ты что, дочушка?

Она прошла в избу, села рядом с ним.

– Отец, я умею любить?

Старик удивленно взглянул на нее.

– Скажи, отец, помнишь, бабушка говорила, что я Снегурочка. Может, это правда?

Добрита улыбнулся:

– Ты у меня вон как через костер прыгаешь, какая же ты Снегурочка? А что это ты вдруг такое спрашиваешь?

Девушка будто не услышала последних слов.

– А она, Снегурочка, не любила, а как пришло время, пошла в лес, приняла дар у весны и стало ей все открыто.

Старик удивленно взглянул на дочь, мелькнул в памяти какой-то высокий молодец и то, что она в поле стала часто гулять.

А Веснянка набралась смелости и докончила:

– Я что-то не понимаю в жизни… Мне надо это узнать. Отец, как похоронят кукушку [44], так я пойду искать ночную красоту.

Тут Добрита привстал.

– Ой ли, нужно ли?

Веснянка кивнула:

– Очень.

– Не ко времени решилась ты сейчас судьбу испытывать. Появилось в наших лесах чудище, волк. Да и страшная это неделя. Не ходи, дочушка. После Великого весеннего праздника по лесу все бродят – и русалки, и лешие. Беречься надо. Подстерегают они тех, у кого сердце не в покое. Но она покачала головой:

– Я хочу найти ночную красоту.

С Великого весеннего праздника и в те дни, когда похоронят кукушку, поднимается в злаках вещая сила. Тайной бродит она, прячущаяся в лесах, в травах. То блеснет в реке русалкой, то цветком. Бродит, ходит в леших, ручьях, деревьях, чтобы вырваться, как освобожденье, в Купальскую ночь… И потом в Громовой Ярилин день, когда откатят от костра колесо, сплясать свою последнюю пляску. Бродит, ходит в земле тревожная сила трав.

И когда похоронят кукушку, можно увидеть ночную красоту.

– Хоронили мы кукушечку и плакали.

В сумерках девушки тайно пошли в лес. У дальнего озера выкопали из земли особую травку, одели ее в приготовленную одежду, положили в маленький гроб и заголосили, в темноте их пение звучало жалобно.