Анна Степанова - День середины лета [СИ]

А времени-то как раз ни у кого из них толком не было…

Поначалу, немного опомнившись да слезы зло утерев, решила Илл'а возвращаться в гостиницу. Пусть убогая и грязная — но хоть какое-то знакомое место, где можно отдохнуть и все осмыслить. В покое, даже временном, она нуждалась отчаянно: вовсе не хотелось снова впасть в истерику или, того хуже, на поводу пойти у первых встречных мерзавцев…

Но ей не суждено было туда дойти, что, может быть, оказалось и к лучшему. Илл'у словно вдруг кольнуло в груди, заставив замереть на месте и вскрикнуть. Она дернула мешающий шнурок из-под ворота, уставилась в недоумении на храмовый амулет из дешевого серебра. Крошечные лики Светлых Богинь-покровительниц тускло поблескивали на солнце. Слева — старшая, Богиня Души, взирающая на мир вокруг с грустной и чуть загадочной улыбкой. Справа — младшая, Богиня Плоти, пухлощекая и веселая, самим видом своим сулящая все радости бренной жизни. А между ними — средняя сестра, Богиня Разума и Судьбы, самая таинственная из троих и коварная. Ибо равно держит она в своих ладонях и слепой рок — и свободу воли; и темные инстинкты, ведущие смертных по дороге жизни — и холодный рассудок, не признающий страстей и слабостей… Единственная из Богинь, чье лицо сокрыто маской — столь похожей на личину темных мастеров, что не одному уж храмовому праведнику жутко становилось от ее вида…

Наверное, впервые по-настоящему приметила на себе девушка эту безделицу. Смутно ей помнилось, что подарила амулет наставница — давным-давно, Илл'е не было тогда и двенадцати. И, кажется, не снимался он с тех пор ни разу — словно забывала о нем хозяйка, стоило только потерять из виду…

— Хитро, Алим… Очень хитро!.. — процедила лекарка, досадуя на свою самоуверенную глупость.

А ведь могла и раньше "ошейник" обнаружить! Амулеты такие, глаз от себя отводящие, для защиты малым детям, беспомощным старикам и скотине домашней вешают — но Илл'а-то не младенец, не старец, не тварь безмозглая! Хотя… в последнем теперь уж есть сомнения… А считалось, что взрослого человека в своем уме подобная штука дурачить долго не сможет! Ан нет! Не тогда, когда амулет сама Паучиха делала…

Знать бы еще, что, кроме отвода глаз, здесь наморочено…

В порыве злости сдернула девушка "ошейник" и швырнула в придорожную пыль. На миг повело ее, словно темный мешок солнечным днем с головы стащили — а затем вдруг стало легче дышать, и мир вокруг враз четче сделался и ярче, и даже сил как будто прибавилось…

А за первым же углом, по левую руку, нашлось и место, где она могла отдохнуть. Пусть убогое совсем и неказистое — зато светлое, проникнутое искренним теплом. Даже удивительно набрести на такое в Краме!

Здесь сонно и сладко гудели над ранними цветами шиповника пчелы, грело послеполуденное солнце, свободное от привычной городу сумрачной тесноты серых стен под широкими козырьками крыш. Тепло, по-домашнему пахло сдобой, притоптанной травой и нагретой жарким днем смолистой поленницей, а оттого, казалось, — и близким летом, настоящим, горячим и щедрым, какое заглянет в здешние, скупые на зной, края еще не скоро.

У калитки сыто вылизывалась полосатая кошка. На подворье, густо поросшем мелким полевым цветом, квохтали куры, ловко снуя меж столбами двух вкопанных в землю столов и кривыми ножками-пеньками четырех скамей — неумело и неладно скроенных, зато простых и уютных, так и приглашающих присесть, отдохнуть да подкрепиться… Похоже, не добрались еще в здешнюю едальню для убогих вертлявые крамские крысы, всякое пристанище норовящие превратить в притон. Да и жадные "попечители" не прибрали пока к рукам мирное местечко, иначе, вместо сытной похлебки, кормился бы местный люд вязнущими на зубах проповедями о добродетели…

Людей, кстати, было всего пятеро. Четверка безликих и мрачных оборванцев, ссутулившихся над мисками, поглощающих простую храмовую пищу неаккуратно и жадно, — да кругленькая, суетливая жрица, заботливая и теплая — такую так и хочется называть "матушкой".

Она-то и приметила новую гостью первой. Махнула Илл'е рукой: проходи, мол, садись к столу. Вручила кружку с травяным отваром да серую, но мягкую, только из печи, булку, пахнущую на диво вкусно. И лишь затем окинула девушку долгим, изучающим взглядом — от растрепанной косы до прорех и пятен на изрядно потасканном вчерашними бедами храмовом балахоне.

— Никак, из обители сбежала? — проворчала беззлобно, даже весело. — На Южный? Несчастных переселенцев спасать?..

Бывшая послушница не нашлась, что сказать, — лишь покивала с покаянным видом, старательно пряча улыбку.

— Сама такой была в малолетстве, — объяснила жрица свою догадливость. — Приключений хотелось, геройства… Знатно я тогда помытарствовала, пока не поняла, что за подвигами-то на край света плыть не обязательно… И здесь найдется, кого спасать, — она со вздохом посмотрела на Илл'ыных сотрапезников, отошла, захлопотала над ними, заохала.

Покосившуюся скамью напротив занимала угрюмая девица в ношеном крестьянском платье — молоденькая совсем, не старше самой Илл'ы. И казалась, вроде, испуганной да хрупкой — на жриц, однако, поглядывала хмуро, с каким-то обреченным, злым вызовом. Сейчас, без белил на щеках да кроваво прорисованного рта, она совсем не походила на себя вчерашнюю, печально знакомую Илл'е по "Морячку". Но флер недавней, излеченной уже, болезни до сих пор неприятно щекотал чутье…

Ну, значит, хоть кому-то от Илл'ыных похождений, в конце концов, вышел прок! Однако — поймала себя лекарка на неприятной мысли — особой радости от своего благого участия в судьбе непутевой соседки по столу она не испытывает. Подумаешь, взыграло в шлюхе благоразумие! И искреннее участие к вздорной девице со стороны их хлебосольной хозяйки для нее, Илл'ы, хоть и понятно (Богини же учат состраданию!), но все-таки глубоко чуждо.

Что ж, видать и жрицы-спасительницы не выйдет из беглой послушницы! Маловато в ней для этого милосердия — да чересчур много досады на чужую, неоправданную глупость…

"Дурак остается в дураках", — так, помнится, учил когда-то… кто? Странный человечек с балаганной кличкой вместо имени… Кудесник… Ему и монетку-лицензию она (та, прежняя, почему-то по рукам и ногам скрученная, связанная) отдавала. Да не нынешнюю монетку, медную, но другую — серебряную, еще более бесчестно добытую. И даже хорошо, что, как в точности добытую, Илл'а сейчас не припомнит… Он же, тот человечек, одобрительно прицыкнул тогда, но все же отхлестал по щекам перчаткой ("по-благородному, и чтобы неповадно больше своевольничать было") — да лицензию вернул, тем самым признавая ее, пигалицы малолетней, право среди "недураков" быть… Хотя и сам, кажется, спустя годы, успешно в дураках остался. Все они, больно умные, к такому концу приходили…