Анна Степанова - День середины лета [СИ]

Огнезор спешно заканчивал с донесениями, разбирал тяжбы, гильдийные и поместные, перед тем, как, наконец, надолго исчезнуть из-под бдительного ока кляузников и просителей. Юная лекарка перебирала запасы старушки Мары, недовольно ворчала на кустарей-аптекарей, и варила что-то грязно-зеленое сразу в четырех горшках и двух кастрюльках. И только Илан бессмысленно таскался за невестой, рыча на всех вокруг да сверкая тоскливым взглядом. Алия же, как никогда… сияла. Цвела чудесной, чуть лукавою улыбкой, нежно пеняла жениху за грубость с домочадцами, суетилась по хозяйству с матушкой да шепталась тайком о чем-то со своей новой наперсницей-жрицей…

— И что же у вас там за тайны? — улучив минутку за ужином, с подозрением подступился к Илл'е Гильдмастер, сверля счастливую парочку на том конце стола весьма и весьма задумчивым взглядом.

— Просто делилась с Али наблюдениями, — хитро усмехнулась ему в ответ девушка.

— О чем же? — к ней склонился Огнезор.

— О нравах некоторых благородных юношей… Особенно в лесах, где нет паркета и прекрасных дам, зато есть мошки, гнус и крапива вместо… хм… перины…

Он стиснул губы, борясь с желанием рассмеяться.

— Что ж, рад, что это помогло, — шепнул на ушко.

И отстранился, понимая вдруг, как увлекся…

"Не делай глупостей!" — опять твердила совесть.

Но ночи ждал Гильдмастер почти с предвкушением.

Потому и выйти всех заставил до рассвета — себе, своим желаниям назло. Ну, заодно, и к досаде возможных шпионов…

Путь предстоял почти по бездорожью — холмами по широкой дуге мимо Крама, а дальше вдоль реки на восток, до самого океанского побережья. Никаких поселений и трактов — сплошь леса, овраги да болота… Разбойничьи и звериные тропки…

Если повезет — через дюжину дней они выйдут к проливу. Оттуда переправа до Хьйорада…

Что ждет их на Восточных Островах, Огнезор пока старался не думать — будет еще время разузнать, что к чему, и какой-никакой план составить. Сейчас бы невредимыми добраться!

Уже на третий день их путешествия мужчина почуял слежку: отдаленную и аккуратную, словно старый жреческий Зов из его прошлого. Безуспешно ломал он голову, за что цепляются их враги, по чему могли бы их выследить — и все никак не находил ответа.

Зато на посторонние, ненужные мысли отвлекался с завидным постоянством…

Конечно, главным их предметом стала Илл'а.

С каждым днем пути она словно раскрывалась. Изжила в себе пустую храмовую чопорность, выпустив неугомонный нрав Насмешницы на волю. И не стеснялась больше ни смеяться, ни злиться, чем дальше, тем ловчее огрызаясь. И не боялась развлекать их на привалах. Тихонько пела детские куплеты, которых выучила в бытность столичной лекаркой множество (а как еще городскую детвору, простуженную или побитую, перевязывать да поить микстурами?). Рассказывала истории из своей храмовой жизни, превращая их то в веселые байки, то в грустные притчи: о том, как впервые помогала болящим; и как таскала праздничные освященные хлебцы с кухни; и как влезла с приятелем в подвал, чтобы пробу снять со знаменитого храмового вина — и как отдувалась потом за двоих, ибо приятель оказался ненадежен, сдал подельницу на первом же допросе…

Забыться рядом с ней было так просто! Ведь все чаще с ее юного лица смотрели глаза взрослой женщины. ЕГО женщины — привычной и родной до боли…

Это сводило Огнезора с ума.

Но не так, как внезапные вспышки Илл'ыной отроческой невыносимости, бестолкового щенячьего упорства вкупе с любопытством, стоившим ей то утопленного в болоте сапога, то лба, разбитого о речную гальку, то пропоротой сучком ладони… Вспышки, вмиг превращавшие ее из серьезной, ответственной лекарки во вздорную шестнадцатилетнюю девчонку — совсем чужую, непонятную, незнакомую… Со всей ясностью позволяющие ощутить огромную пропасть лет между ними — да почувствовать отвращение к себе, к собственным, отнюдь не целомудренным, стремлениям и мыслям…

И тогда Огнезор пытался убедить себя, что, возможно, и нет там, в зелени этих глаз, никакой о нем памяти. Может, он видит только то, что хочет видеть, опять, как и в старые времена, потакая своему эгоизму и порочности…

Однако ее новые кошмары каждой новой ночью — снова и снова — все расставляли по местам, не оставляя самообману ни трещинки.

Память из ТОЙ жизни проникала в Илл'ыны сны — неумолимо и настойчиво. И преград ей становилось все меньше.

Когда-нибудь их не останется вовсе…

Огнезор не мог не признавать этого.

Вот только совсем не представлял, что, во имя дьяволов, будет делать ПОСЛЕ. Он мог сколь угодно раз отречься от милой храмовой девочки, такой юной и почти незнакомой, — но долго ли продержится против Лаи? Никогда не умел он ей действительно противиться!.. Да и стоит ли вообще это делать?..

Пока же… они играли в дикую, нелепую игру. Днем рычат, ругаются и спорят, словно два взъерошенных подростка, — ночью же она кричит и плачет на его плече, не в силах справиться со своим безумием. А он сжимает ее все сильнее, сцепив кулаки за хрупкой девичьей спиною, чтобы не дать вдруг воли рукам, не сойти с ума окончательно — потому что потом, с рассветом, нельзя больше будет сделать вид, будто ничего не происходит.

Их притворство рухнет от первых же касаний губ, движений пальцев — он знал это столь сокрушительно и ясно! И, видят дьяволы, хотел этого так, что, казалось, еще одной ночи не выдержит…

И все же Илл'а не вынесла их молчания первой.

Это случилось на шестой день пути.

Измотанный, Огнезор уже с трудом держался на ногах — и сдался, объявив дневную стоянку. Обычные походные хлопоты, не задумавшись, сбросил он на плечи своих неопытных спутников. И заснул, едва-едва спешившись — рухнул в траву, даже не подстелив одеяла.

Польщенный доверием наставника, Илан сразу же занялся лошадьми, заодно бдительно осматривая окрестности. Девушке же оставил готовку, искренне уверенный, что уж коли он сам, высокородный лорд-наследник, кашеварить на костре худо-бедно обучен, то безродной храмовой девице это подобает тем более!

Что ж, задание Илл'а провалила с блеском…

Проснулся Гильдмастер от запаха горелой каши и приглушенной, но весьма азартной ругани.

— Ну что опять? — рявкнул он на спорщиков, чувствуя себя разбуженным злым медведем.

Те в мгновение затихли, лишь сердито сцепляясь взглядами.

— Она наш обед испортила, — мстительно буркнул Илан, от голода позабыв и благородство, и манеры. — Да еще и косу себе чуть не спалила — едва оттащить успел!..

Вместо уютного костерка среди прибрежных камней гудело сейчас злое жаркое пламя, радостно пожиравшее остатки выгоревшего обеда вместе с котелком, треногой и кучкой собранного про запас хвороста. Будь здесь сухостой вместо речной гальки — и беды бы не миновать!..