Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Много людей пришли с ним проститься, — сказал Канлик, и господин Эрмин закивал его словам. — Эти люди никуда не ушли после похорон. Наоборот, толпа все время растет. Подходят с Бархотцев и Гарь-поля.

— Я не видела…

— Мы держим оцепление ниже по улице.

— Я боюсь, — сказал господин Эрмин, — еще день, два, и охрана не сможет удержать их. Они поднимутся на холм…

Он умолк.

— И убьют меня? — досказала за него Унисса.

В светлых волосах ее застрял черенок листа, как мышиный хвостик.

— Два года куцего, впроголодь, урожая, — сказал Канлик, отводя глаза. — А в этом году — совсем ничего. Господин энгавр еще месяц назад распорядился о раздаче муки и зерна с городского склада, но припасов почти не осталось. Их и было-то… Люди измучены и злы. Они готовы поверить в любую чушь. А тут еще ваши листья падают им на головы.

— Думаете, убийство мастера их спасет? — хмыкнула Унисса.

— Они в отчаянии.

— В таком, что верят в черное мастерство?

— Именно.

— А что кранцвейлер? Вы писали ему?

— Судя по ответу, он не считает это чем-то серьезным.

Господин эконом вытянул из-за пазухи письмо и подал его Униссе. Мастер расправила плотную желтоватую бумагу.

Несколько секунд женщина изучала слова, мелкие строчки, плывущие над овальной лиловой печатью с золотой искрой.

Заскучавшая Эльга стала играть с листьями носком сандалии. Она как-то знала, что один был с Покосов, а два других — с Живцов. Живцы высокомерно относились к Покосам, задирали зубчики. А травинка, прибившаяся к ним, была здешней.

— Письмо пришло на прошлой неделе, — сказал эконом. — Оно, конечно, не о нынешней ситуации — мы высылали отчет о бедственном положении надела и города еще в начале весны. Но у господина кранцвейлера, кажется, голова болит совсем о другом.

— О Тангарии?

— Наверное. К тому же, он не очень жалует наши места, мы когда-то хорошо бунтовали против его отца.

— И это, я вижу, осталось, — сказала Унисса, складывая письмо. — Сколько времени вы мне можете дать?

— Думаю, у нас нет ни двух недель, ни шести дней, — сказал Канлик.

— Три дня, — шумно выдохнув, сказал господин Эрмин. — Я могу… Я обещаю вам, мастер, три дня. Большего вам не дал бы и сам всеблагой Бог Икке.

— Три?

— Вода кончится, — печально кивнул эконом. — Последнее из хранилища сливаем в бочки и везем на улицы.

— Так, ну-ка!

Унисса поймала за рукав господина Эрмина, подхватила под локоть господина Канлика и подвела их к панно.

— Смотрите! Это невозможно сделать за три дня!

— Почему же? Ой, — господин Эрмин, наклонился, разглядывая сложенные из листьев домики и тропки, — это же Покосы.

Лицо его приобрело выражение радостного изумления.

— Господин Канлик, — он благоговейно повел пальцем, — я здесь рос когда-то.

— Это Покосы, — сказала Унисса. — А еще должны быть Бархотцы, Симанцы, Кранужан, Гарь-поле, Живцы, Супрыня, Кромарь и Плешкин луг. И Дивий Камень в центре. Как вы думаете, это можно сделать за три дня? Господин Канлик…

Мастер развернула эконома к себе. Тот с трудом отвел взгляд от панно.

— Да-да, я понимаю.

— Что вы понимаете?

Эконом, глядя на лиственный черенок в волосах Униссы, забормотал, словно в горячке:

— Одеяла, подушки — сюда, в гостинице уже нет смысла… Трехдневный запас на вас и на ученицу… Тропа одна, на подъеме можно продержаться меньшим числом… Второй подъем слишком крут, и там завал… В целом, я считаю…

— Убирайтесь!

Господин Канлик вздрогнул.

— Что?

Взгляд его стал осмысленным.

— Убирайтесь! — повторила Унисса, привлекая Эльгу к себе. — Видеть вас не хочу!

Девочка ощутила, как на ее плечах подрагивают пальцы мастера.

— Но три дня…

— Вы мешаете мне работать, — процедила Унисса.

Эконом закивал.

— Да-да, я понял, — он потянул за собой господина Эрмина, который все еще слабо улыбался. — Может быть, охрана?

— Никого, ни одной живой души! Четыре лампы и бочонок с водой — к вечеру.

— Тогда мы уходим.

Канлик и прихрамывающий господин Эрмин покинули беседку, оставив в душе девочки ощущение непонятного беспокойства.

— Они глупые? — спросила Эльга, задрав голову.

— Возможно, — Унисса опустилась на лавку, словно у нее внезапно кончились силы. — А мы с тобой кто?

— Дождеделатели!

Губы у Униссы дрогнули.

— Какой уж тут дождь?

— Мастер Мару! — Эльга, кинувшись, обняла женщину за шею. — Вы же можете! Я знаю, что вы самый лучший мастер!

— Нас могут убить, если мы не успеем, — сказала Унисса, гладя ученицу по спине. — Это будет обиднее всего.

— Они в отчаянии, — повторила Эльга слова эконома.

— Эх, ты, дурочка…

Эльга чуть не расплакалась — настолько добрыми показались ей слова.

— А вы станете грандалем.

— О, да! — ломающимся, высоким голосом сказала Унисса. — Я стану грандалем и улечу на небо.

— Почему?

— А куда ветер уносит листья? Не хочется думать, что он забивает ими трещины и водостоки. Так что, ученица, путь грандалю один.

— А как же я? — всхлипнула Эльга.

— Ты? — Унисса отстранилась и взяла ее за острые локотки. — Ты продолжишь мое дело, — она слегка встряхнула ученицу. — Но пока не время унывать. Ты готова поработать?

Эльга кивнула. Мастер вытерла ладонью ее мокрые щеки.

— Сейчас доделываешь Живцы и берешься за Кранужан. Я на тебя надеюсь. Если останутся силы, набиваешь Симанцы.

— Да, мастер Мару.

— Хорошо.

Унисса вдохнула жаркий воздух, глубоко в себя пряча неуверенность и слабость, и поднялась с лавки.

— Что ж, а я приступлю к Супрыне.

Эти три дня свились для Эльги в лиственную ленту.

Сквозь прорехи в ней, чередуясь, плескали солнце и густой, оранжевый свет ламп. Бодрствование походило на сон, сон осыпался листьями, мысли ползали, как гусеницы, и, казалось, выедали мозг.

Эльга не была уверена, что вообще работала в сознании. Живцы — еще возможно, но Кранужан и, тем более, Симанцы…

Нет, Симанцы точно как-то сами.

Эльга помнила, как золотились перила слева, а потом розовели справа, но прореха между этими двумя наблюдениями виделась пугающе-глубокой. Это же, получается, день прошел. Но один день или сразу два?

Голос мастера гудел в ушах, подстегивал, спрашивал, стрекотал, вгоняя в сон. Сама мастер бродила тенью, рассыпая листья и порождая ветер. Она была то здесь, то там, то стыла у панно, то, замерев, сидела на лавке, то лежала на принесенном ворохе одеял, устремив немигающий острый взгляд в пересечение брусьев под крышей, чтобы в следующее мгновение вскочить и лихорадочно опустошить на плитки один из мешков.

Эльга не была уверена, что мастер что-то ела и пила эти три дня. Она осунулась, чернота залегла под глазами, а в движениях рук и шеи проступила нервная, раздражительная резкость.