Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

Бутырцев в темноте с трудом разглядел, что полуодетый Зозимос протягивает ему не то старое пальто, не то халат, в котором он пришел на дело.

– Спасибо, друг. Как же ты, зима ведь на дворе? – спросил он одетого в широкие шаровары и длинную вязаную кофту грека.

– Да что мне сделается? Я рому хлебну, что англичане своим солдатам выдают. – Он сунул руку под камень, на который присел, закончив растирать Бутырцева. В руке его оказалась фляга. Сделав пару гулких глотков, он протянул сосуд Льву Петровичу. – Хлебни и ты, прочисти горло. Пальто себе я сейчас выменяю на рыбу у них в лагере.

– Кха-ха… га… – закашлялся Бутырцев, когда по горлу прокатилась ядреная жидкость. Давненько Лев не пил такой крепкой дряни. Да и вообще пил редко, в основном вина к вкусным кушаньям. – Зозимос, где же ты сейчас рыбу возьмешь?

– Как где? Я же этой ночью ходил сеточку свою потаенную проверять, забыл, что ли? Ты же мне помогал. Вот и добыча. – Рыбак усмехнулся, подошел к берегу и потянул за незамеченную Бутырцевым веревку. Из воды показался большой плетеный садок, в нем тут же забились серебристые рыбины.

– Кефаль. Почитай, почти два пуда рыбы. Не только на пальто хватит.

– Ну, ты, брат, силен! – восхитился Бутырцев. – Что же ты скажешь, куда свою одежку дел?

– Барину одному продал. Тот, растяпа, умудрился в лужу с машинным маслом упасть, пальто свое сгоряча с себя содрал, да в бухту выкинул, теперь в нем крабы небось живут. Так что барин мне денег за пальто не пожалел. А я, старый пьяница, денежку-то пропил. Вот теперь рыбу на одежу и вино меняю. – Грек говорил, лукаво поглядывая на Льва Петровича, и так хорошо становилось на душе от его немудреных, но продуманных завирушек, что Бутырцев поверил: все удастся сделать, разобрать, разложить по полочкам и ткнуть виновных носом в вонючую лужу.

– Ты, Лев, не грусти, Сила твоя – дело наживное. Много из тебя и меня Сумрак высосал, но до донышка амфоры… кувшина не добрался. Крошки ее в нас остались, но этого нам хватит, чтобы сейчас немного новой собрать.

– Нельзя мне сейчас, засекут дозорные англичане. И тебе нельзя по той же причине.

– Знаю, я у них на примете стою. Но полностью не открывался, да им этого и не надо было. Сказали, чтобы в дела людей не лез и не помогал никому. А я что? Никто не знает, что я такой старый, поживший-повидавший, ума набравшийся. Пьяница да рыбак известный. Забыл, когда перекидывался, не тянет меня. Выпить тянет, а в эти ваши игры играть…

Все было у Псараса продумано, замаскировано внешней простотой недалекого слабого перевертыша. Разве способен такой местный забулдыга на что-то дерзкое? Да ни в жисть!

– Ах, молодец какой! – искренне восхитился Бутырцев., – Пошли, что ли, проводишь меня тихо до лазаретов, я там чуть-чуть Силы возьму – боли и горя там хоть отбавляй, все Темные набрались Силы на этой войне под завязку, запрещай ты им это, не запрещай.

– Да уж, мне сложнее будет, – заметил грек, поддерживая еле бредущего Бутырцева под локоть. Может быть, и сам держался за товарища. – Но я помаленьку-потихоньку, негоже радость у людей здесь отбирать, мало ее. Поэтому я у природы буду брать. До места Силы какого бы добраться.

– Много ли таких мест в округе?

– До войны поболе было. Сейчас источник, что на горе в крепости был, иссяк. Сказывают, что и севастопольские обмелели, да и дальше в горах какая-то напасть с живительными родниками случилась.

– Вот оно как… не знал, – задумался Бутырцев, – надо нам с тобой, дорогой ты мой товарищ, поговорить об этом. Может быть, на спокойную голову ты еще что припомнишь из нашего похода в Сумрак.

– Заглядывай в Балаклаву, поговорим, а как же, – ответил Зозимос. – Уж мы и до лазаретов дошли. До свидания, друг.

– Будь здоров, Нектон. Я должник твой.

Мужчины крепко обнялись, расцеловались троекратно и пошли каждый своей дорогой.

Лев был осторожен, черпая темную Силу эмоций лазаретов, бьющих через край вблизи этих прибежищ раненых и больных. Следов оставлять не стоит, ему будет сложно объяснить свое ночное пребывание в Балаклаве, занятой вражеским лагерем. Поэтому Силы он взял ровно столько, сколько надо, чтобы проехать через позиции под пологом невидимости да сферу невнимания сейчас сотворить.

Лошадка его, тоже прикрытая сферой, мирно дремала у развалившегося домика, там, где он ее привязал. Бутырцев с трудом вскарабкался в седло. На обратном пути он планировал обдумать все, что им с Нектоном повезло узнать в ночном деле. Но не получилось – почти всю дорогу домой он проспал, вынырнув из тягучего ленивого бреда на несколько минут, чтобы пересечь позиции. Судьба и полог хранили его – никто ничего не заметил.

Лишь чуткие уши пластуна-казака уловили невнятные звуки, заставили лежащего в секрете воина приподнять голову над чахлым кустиком перекати-поля на склоне Килен-балки в районе второго бастиона. Но сколько бы ни вглядывался природный ведьмак в серую предутреннюю тьму, он ничего не заметил.

Приказ Управляющего Морским министерством

«Декабря 6-го дня № 1260

Государь император, в ознаменование признательности Своей за беспримерное мужество, усердие и труды всех войск, как сухопутных, так и морских, составляющих с 13-го Сентября сего года гарнизон Севастополя, Всемилостливейше повелеть соизволил: чинам этих войск, каждый месяц пребывания их в составе означенного гарнизона, зачесть за год службы, по всем правам и преимуществам.

О таковой Монаршей милости объявляю по Морскому Ведомству к надлежащему исполнению».

Случайное и героическое участие Филиппа Ныркова в Инкерманском деле и последующее его тяжелое ранение доставили Бутырцеву немало неудобств. Мало того что его ближайший помощник и резонер для размышлений вслух вдруг перестал удобно подворачиваться под руку, так еще надобно было следить за тем, чтобы молодой человек, выпавший из-под его наблюдения, где-нибудь не набедокурил без начальственного попечительства.

Восторженный патриот мог совершить подвиг, который потом пришлось бы приписывать божественному провидению, мог невзначай влюбиться и пропасть для дела Дозоров, мог кого-нибудь спасти… Скорее всего какую-нибудь девицу. В конце концов, мог чудесно исцелиться, чем он сейчас и занимался.

Сколько раз, посещая лазарет, втолковывал «дядюшка» Лев Петрович шустрому «племяннику»: лежи, Филипп, выздоравливай. В реляции об Инкерманской битве ты упомянут, представление тебя к ордену Его Императорскому Величеству направлено – болей себе на здоровье, поправляйся. Не пытайся чудом исцеления врачей изумить. Они-то тебя еще хотят на три месяца уволить в отпуск для излечения болезни, происходящей от контузии, а ты им на следующий день – нате, смотрите: зарубцевалось, легкое здорово, не хрипит, кушаю хорошо – клистеры ставить не надобно. Выздоровеешь не через день и даже не через неделю, месяца два поваляться в лазарете надобно. Потом явишь эскулапам крепость организма и действенность их таланта.