Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

Конечно, мичман гордился уже самим представлением к Владимиру, прикидывал, как на его мундире будет смотреться темно-красный эмалевый крестик 4-й степени ордена с бантом черно-красной ленты. Столь почетная боевая награда высоко подняла бы его в глазах незнакомых офицеров. Знакомые на бастионах и батареях уже знали отчаянного ординарца, смельчака-мичмана, не желавшего кланяться пулям и ядрам. Совсем как обожаемый Филиппом Павел Степанович Нахимов.

Многие в декабре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого ждали наград и чинов к Рождеству. По совести говоря, большинство заслуженно. И очень надеялись дожить.

А Нырков рвался на службу, на войну, где гибли люди, по большей части неизвестные ему, но иногда и те, кого он узнал за пару месяцев службы и успел высоко оценить. Стыдно было валяться на койке ему, здоровому, когда не хватало людей на бастионах. Он даже втайне от Бутырцева еще до ранения просился на батарею, но Павел Степанович ответил, что Филипп ему и здесь нужен: ну-ка, вдевай ноги в трапы и доставляй приказ галопом.

Кстати, о трапах этих смешных. Флотские офицеры, сошедшие со своих кораблей на береговые укрепления, умудрились дать флотские названия совсем не морским вещам. Так стремена стали трапами. Тут не трудно догадаться. Но мордо-брасами Филипп Бутырцева уел. Конечно, Лев Петрович – опытный военный. Но сухопутный до самого нутра. Да и то больше инженер. Хотя, конечно, это Темный разглядел в бомбе, напугавшей Иоахима Пекуса, каленое ядро, а ведь все равно обратился к нему, морскому артиллеристу, за подтверждением. Но господину коллежскому советнику вовек не догадаться, что такое мордо-брас, если не знать, что брас – это снасть бегучего такелажа, закрепляемая за нок рея и служащая для разворота паруса в горизонтальном направлении. Получается, что неведомый мордо-брас – «поворачиватель» морды, то есть обычные поводья лошади. Флотский шик-с!

Филипп развлекал себя пустыми мыслями и рвался к настоящему делу. Бутырцев, как мог, сдерживал порывы юноши и поручал ему пустяковую и скучную работу: слушать набивший оскомину магический фон, отыскивать Иных среди раненых и опрашивать их – совсем зряшное занятие, какие раненые могут быть среди Иных? Люди Сумрака на войне либо погибают, либо сами свои раны зализывают.

Еще надо было общаться с офицерами и нижними чинами на предмет необычного, увиденного ими на этой войне. На эту тему все охотно распространялись, ведь диковинного, из ряда вон выходящего и даже чудесного на войне хватает. Одна проклятая шашка покойного адмирала Корнилова чего стоит.

Много было необъяснимых случаев на войне. Случалось, человек на бастионе за пару месяцев царапинки не получал, а погибал, выбравшись в город, в своем доме, в кровати от случайно залетевшего туда ядра. Как ни вглядывайся в эти казусы – ничего магического, одно мистическое.

Баек на эту тему Нырков наслушался изрядно, хоть в «Морской сборник» пиши. Или уж прямо в «Санкт-Петербургские ведомости». Честно говоря, Филипп уже несколько раз отправлял туда корреспонденцию о славных делах севастопольских защитников, но от редакторов почтенных изданий не было ни ответа, ни привета. Видно, плохой был из него литератор, не то что знакомый артиллерийский поручик с четвертого бастиона граф Толстой. Уж умел тезка Бутырцева со словами управляться!

В частности, Филипп посылал рассказ о героических подвигах своего друга мичмана 31-го флотского экипажа Батьянова. Тот служил на Малаховом кургане, в стрелковом батальоне, составленном из моряков экипажа. Филипп на Малахов частенько доставлял приказы из морского штаба. Миша был всего двумя годами старше Филиппа, двумя годами ранее выпустился из Морского корпуса, даже преподаватели у них были одни и те же. Поэтому молодые люди легко познакомились и быстро нашли общий язык.

Как-то раз при обстреле загорелся пороховой погреб, Батьянов с несколькими матросами вынес оттуда боеприпасы и сильно обгорел. Другой раз погреб взорвался, Михаил был рядом, получил контузию, и у него обгорела правая сторона лица. Но продолжил нести службу. Первого ноября, выполнив в городе поручение адмирала Истомина (тоже ординарцем бывать доводилось) и возвращаясь ночью верхом из города по мосту через Южную бухту, свалился с лошадью в воду. Выплыл на Павловский мыс, отогрелся и на другой день был уже на посту. Кому другому одного такого случая хватило бы, чтобы отдать Богу душу, а Миша жив-здоров, воюет. И орден уже имеет – Святой Анны 3-й степени с бантом. Тогда шестьдесят один мичман гарнизона такой орден получил. А Миша опять представлен. К Владимиру.

Бутырцев, мимолетно взглянув на Батьянова, с недоумением произнес: в будущем вижу его, мол, в чине высоком, вроде генерала от инфантерии, на посту командующего армией. Конечно, на Льва Петровича иной раз непонятные озарения накатывают, но тут он явно пальцем в небо угодил: моряк – да в пехотные генералы? Да еще в полные? Эх, Лев Петрович, Лев Петрович… Филиппу даже стыдно было бы о таком подумать, не то чтобы вслух… ляпнуть. Но Бутырцев еще добавил, что за Севастополь Михаил Георгия получит. Это, конечно, поворот! Но чтобы мичману даже четвертую степень получить… Что же такое надо совершить? Хотя, конечно, за спасенный от взрыва погреб на Малаховом стоило дать вовсе не Анну.

После Лев Петрович и вовсе ахинею понес: будто бы командовать армией Батьянов будет на русско-японской войне. Это что же за война такая? Чем же эти узкоглазые да желтолицые воевать с Россией собрались? Мечами и палками? Несуразица полная. Тоже еще предсказатель нашелся.

Больше всего хотелось Ныркову, чтобы и о нем написали в «Морском сборнике». Принимает он, допустим, у себя в Петербурге гостей, а у него в кабинете лежит небрежно раскрытый в нужном месте том, где о нем написано, как о капитане первого ранга Юрковском: «Своим влиянием на подчиненных он из них делал богатырей…» Или совсем скромно, как о 37-го флотского экипажа лейтенанте Папаегорове: «Командуя фасом на батарее № 10 и подавая подчиненным пример храбрости и самоотверженности, исполнял мужественно и с хладнокровием свои обязанности». Пусть так просто, да. И некая барышня, симпатичная до невозможности, случайно бросив взгляд в книгу, вдруг в изумлении распахнет прекрасные свои глаза: «Как! Неужели это о вас, Филипп Алексеевич? Я даже не знала, что вы настоящий герой!!!» И…

Кого бы попросить о нем написать? «Дядюшку» Бутырцева? Этот напишет. Но такое… Если не пошлет куда подальше.

Но подальше послал Ныркова доктор-американец, лечивший его в Севастополе. В Симферополь послал. Так эскулапу Бутырцев на ухо нашептал. Отправили выздоровевшего раненого на осмотр знаменитейшему хирургу Николаю Ивановичу Пирогову, пусть чудо исцеления сам узрит и свое докторское заключение явит. Не все же ему одному коллег изумлять.