Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Ля, не балуй! — шутливо рыкнул на неё «Сева», вторично хлопая по розовевшей ягодице, чуть дольше положенного задерживаясь на ней рукой. — Ну, что, хххон?! Пошли, похххонимся?

Я оглянулся на грольха, но того уже не было.

Мы обосновались в навесном кафе, сверкающем, шумном, с разношерстной компанией посетителей и не менее экзотичным барменом — длинным гибким существом с веером щупалец и раковиной вместо головы. Я жадно затянулся сигаретой, раздобыв огня за соседним столиком. Мой новый знакомый, как ни странно, не курил, зато пить умел за троих.

Сева, как он выразился «для своих — завсегда только Сева», ещё недавно тоже новичок, был в полном восторге от окружающей действительности. Успев несколько раз спутешествовать по временным коридорам и благополучно вернуться назад (да!), он приобрёл славу везунчика, так как до него это удавалось лишь только опытным путешественникам, кстати, среди которых не было ни одного хона. На вопрос, «как он этого достиг?», Сева одинаково флегматично отвечал, что «а хер его знает». Мне же, после второго стакана, сморкаясь, поведал:

— Васенька, друган! Если вляпаешься куда, то назад дороги не ищи — всё одно бестолку. Поверь мне на слово — оно у меня крепкое, крепче самогона. Просто выпей за помин своей души — бутылок пять — и падай в ближайшую канаву… С тоской в груди и жаждою вернуться. Помогает! — он давно снял свое шикарное пальто, обнаружив под ним классическую тельняшку, заправленную в дорогие костюмные брюки. Заметив мой взгляд, он похлопал себя по груди и сказал: — Люблю красивые вещички, но вот к тельнику с отрочества привык! Опять же, помогает не забывать, что я — хон!!! Магар (я вздрогнул) меня побери… Не при дамах будет сказано, — Сева шутливо покосился на созерцавшую свой маникюр Ля, которой совершенно очевидно был наизусть знаком весь его рассказ о канавах и бутылках. Она оживилась лишь тогда, когда на её призывно выставленную коленку легла долгожданная татуированная пятерня. Девица томно вздохнула и подняла, наконец, свои прекрасные глаза.

— А магары — это кто? — на всякий случай осторожно поинтересовался я.

— Ха. Да магары их… ха-ха-хааа… знают, кто они такие, — рассмеялся мой новый знакомый, без стеснения тиская гладкую ножку разомлевшей барышни. — Тут ими детей пугают. Так я вроде и не дитё! — он хмыкнул и пересадил Ля к себе на колени. — Мне совсем не страшно. Видать их я видал… Не видал, короче. Уже и самому интересно! Кто такие-то? Лялюшка, а ты не встречала, а, глазастая моя?

Ля ответила красноречиво качнувшимися плечами, отрицая и одновременно ловко приспуская прозрачный пеньюар, и без того почти ничего не скрывавший, улыбнулась и подставила для поцелуя давно готовые губки. Кажется, моё присутствие её ничуть не смущало, как, впрочем, и присутствие ещё двух десятков посетителей по соседству. Сева, пожалуй, всё-таки смутился, чуть отстраняясь и, глядя на меня, пояснил:

— Ля — тэльлия. То бишь, как ты понимаешь, не хон… тьфу, не хоняндря, то есть, не девушка в обычном смысле слова. Короче, вся их жизнь — этих самых тэльлий — кстати, никто не видел, как они рождаются или умирают! — подчинена только одному желанию — любить! Причем любить во всех возможных ракурсах и проявлениях.

— Мне это напоминает…

— Знаем, знаем! — сердито оборвал он меня, ссаживая обиженную Ля опять на её место. — Книжек не читал, но зато в телевизор пялился исправно. Слышал я и про всяких лярв-гурий-инкубов! А чего ты удивляешься? Считаешь, что я и слов-то таких знать не должен? А вот знаю! И даже в курсе, что они значат! Но Лялюшка не такая! Не-е-е…

Он ненадолго замолчал, играя желваками и ни на кого не глядя. Я же был настолько удивлён поворотом разговора, что и тем более ничего не говорил.

— Лет пять назад меня, как полагается, забрили в армию. Ещё там, в той жизни, — начал он снова, неопределённо махнув рукой куда-то за плечо. — В институты поступать я даже не пытался — куда мне из поселковой школы-то прыгать! В армию — так в армию. Мне было до одного места… Даже хотел! В десант! Попал в пехоту. Погрузили нас лопоухих в бэтээр и погнали. По горам да по бездорожью. Водитель — мурло! — решил нам сразу же класс показать, — чтоб с первого дня по струнке ходили что ли? — как скорость выдал! Хреноверть! Да как пошёл по кочкам да по ухабам подпрыгивать, нас потряхивать — чуть всю душу не вытряс. Полный кырдык организму! А потом овраг случился, неожиданный… Он и его на машине перемахнул. Приземление буду помнить до конца своей жизни… Вот ведь коз-зёл!!! Подбросило нас, головами постукало, назад пошмякало, кого как да кого чем: кого ногой, кого боком, а меня, извините, яйцами. Как я корчился — вспоминать больно! Оклемался, конечно, потихоньку. Только после этого прискорбного случая свидания с девушками заканчивались цветами и поцелуями. Смешно сказать, а вот не встало больше, хоть стреляйся…

Тут Сева хохотнул и снова опустил свою длань на красивую коленку Ля.

— Как сюда попал? Да в метро приехал. Заснул пьяным вроде бы на Маяковской, ехал на конечную — точно помню, — а разбудили меня вон те, зелёненькие! — он выхватил жестом из толпы две невысокие карикатурные фигурки. — Здравствуйся, говорят, хоня! Как же тябе повезло-та! Добро пожаловать в Лабиа Тхуну!.. Первые три дня думал, что у меня белая горячка, что окончательно спятил… Пока не встретил Лялюшку! — нежному взгляду его не было предела. Тэльлия лишь ответно вздохнула. — Подошла она ко мне, моя голубушка, посмотрела на меня и вдруг ручку свою протянула да и прикоснулась к моему отбитому… сокровищу. С тех пор я с ней не расстаюсь. Ни днём, ни ночью, конечно же!

Видимо, почувствовав своевременность момента, Ля снова протянула губки для поцелуя, куда Сева её и чмокнул, не забыв при этом пробежаться рукой от обнаженного плечика до всё той же подставленной коленки, на которой и остановился абсолютно удовлетворённый.

Везёт же мне на счастливые пары! А для меня остался лишь пронизанный солнцем дождь, Диллинь на берегу и бесконечная надежда, слегка приправленная тоской.

Как отклик на мою печаль зазвучала тихая музыка. Пожилая дама (явно из «наших», из человеко-хонов) перебирала струны незнакомого инструмента. Удобно устроенный на мягкой подушке её объёмного бюста, он издавал переливчатые, журчащие звуки, почти мурлыкающие.

Логично следуя настроению момента, Сева и Лялюшка занялись привычным занятием — то есть, всепоглощённо целовались. Предоставленный сам себе, я с интересом разглядывал публику. Каждый третий был грольхом, хоны встречались гораздо реже и являли собой разномастное и разновременное сочетание: от рыцаря в частично сохранившихся промятых, но до блеска начищенных доспехах до юного ясноглазого панка с зелёным хохолком, всё время невпопад смеявшегося и перемигивавшегося с такой же молоденькой девчонкой с множеством сиреневых косичек на голове, кусавшей ногти и всё время ерзавшей. Заметив нас, они всплеснули руками, после чего снова дружно расхохотались, непонятно по какому поводу.